Девушка целовала его руку.
— Тихо, — сказал Берг.
Он рванул на себя прут решетки. Прутья не были скреплены поперечинами и легко вынимались из гнезд. Он вытянул ее в проем. На ней была одежда монахини. «Вот оно что…» — тупо подумал Берг. Он был пуст, холоден как автомат. Выбрал место внизу, прицелился, спрыгнул, расставил руки, принял ее в объятия.
— Наш маленький бурно начинает свою жизнь, — сказала она, едва отдышавшись.
— Идем, — сказал Берг.
Они растворились в темноте спящих улиц.
Теперь у Берга было время подумать, но думать он не мог. Да и к чему? Эта девочка и ее ребенок должны были умереть на костре, а теперь не умрут; их потомки будут жить во всех веках, чего прежде не было.
Они достигли городской стены. К ней косо подходил глухой фасад, между фасадом и стеной был залитый мраком пустырь.
— Побудь здесь, — приказал Берг.
Он ждал удивления, жалоб, испуга, но она только кивнула, хотя он чувствовал, как она дрожит.
— Я постараюсь не бояться… — сказала она.
— Я скоро вернусь, — пробормотал Берг.
Сам не зная почему, он сжал ее руку. Она на мгновение прильнула к нему и тут же отстранилась.
— Тебе надо, иди. Ты мне сказал тогда, что все будет хорошо, и я ничего не должна бояться. И я не боюсь. Но… У нас все-все станет по-прежнему, когда ты вернешься?
— Да, да…
Что будет по-прежнему?! Берг не очень даже сознавал, куда и зачем бежит. Но что-то вело его с точностью автопилота, и он очнулся, когда тепло кольца охватило палец. Дом нависал над ним, как скала. К Бергу вернулось самообладание. Он ощупью нашарил замочную скважину. Сумку отобрали при аресте, но пряжка пояса дублировала инструмент. Немного повозившись, он отпер дверь, наподобие монокля приладил к глазу листок слюды. Тепло ладони оживило «кремневый» фонарик. Прихожая, дверь, лестница… Берг повел рукой в воздухе, и кольцо указало на лестницу. Ветхие ступени не внушали доверия, и он разулся. Он не волновался, будто всю жизнь обшаривал квартиры средневековых горожан. Лестница вывела в коридор. Дом наполняли запахи тепла, печного дыма, трухлявого дерева. Тихо было, как в омуте, лишь где-то скреблась мышь.
Чуть скрипнувшая дверь открыла комнату, похожую на музей. Полки с фолиантами, чучела зверей и птиц, песочные часы, окаменелости, кусочки воска, черепки, чаши, рулоны пергамента — все вперемешку лежало, стояло, висело, было раскидано на столах. Луч скользил, мешая причудливые тени, пока не уперся в закопченное чело горна. Берг едва не чихнул от поднявшейся пыли. Под горном среди тиглей и щипцов он нашел оплавленный до бесформенности кристалл антигравитатора. Его явно пробовали кислотами. Ну конечно! Он слишком тяжел, подозрительно тяжел для своего размера булыжника. Берг сунул его за пазуху, спустился, обулся, вышел и запер дверь. Самое трудное в его миссии на деле оказалось самым легким.
Теперь он мог рассуждать хладнокровно. Кто ему в конце концов эта девушка? Что заставило его ввязаться в дело, которое его не касалось? Сострадание? Да, конечно.
Но, логично рассуждая, ее нет вовсе, как нет самого этого века, который давно истлел со всеми своими надеждами и печалями. А есть будущее. Тот век, откуда он пришел, и который может теперь пострадать из-за его поступка.
Но сейчас, в эту минуту, на этой темной улице будущее тоже всего лишь абстракция! И не абстракция эта доверчивая девушка, которую он, все взвесив и логично рассудив, должен предать.