Самого Шурика зачем везут? На Европе осрамишься, как домой показываться?

Сажин что-то сказал Роберту и подошел к Шурику.

— Волнуешься?

Шурик пожал плечами и покосился на самолеты.

— В первый раз за границу. Вдруг отменят? — Сажин потерся подбородком о плечо. — Всякое бывает.

— Вы часто так шутите?

— Нет.

— Потому и не получается. Во всем нужна тренировка, Михаил Петрович.

— А ты серьезный, — Сажин откинул со лба седой чуб.

— Миша, мы полетим или нет? — спросил, подходя, Роберт Кудашвили. — Волнуешься, жеребенок? — он хлопнул широкими ладонями Шурика по плечам, и у того заныла поясница. — Все образуется, ты будешь выступать…

— А вы волнуетесь? — перебил Роберта Шурик. — Говорят, вы прибавили восемь килограммов, опять же возраст, — он понимал, что надо замолчать, но не мог. К тому же Роберт подошел вплотную, и Шурик чуть ли не упирался носом в пуговицу на его плаще. А это было особенно унизительно. Он поднял голову, увидел топорщившиеся рыжие усы и круглые синие глаза грузина и переспросил: — Так вы волнуетесь?

Роберт причмокнул, обнажив белые крупные зубы, и повернулся к Сажину.

— Знаешь, Миша, жеребята перед первым стартом кусаются, — он обнял Сажина и повел вдоль барьера, — как волки, кусаются. Честное слово…

— Шурик, кто твой любимый художник? — спросил Зигмунд Калныньш. Он подошел во время разговора и сейчас стоял рядом и разглядывал репродукцию в «Огоньке».

— Ты нарочно так туго подпоясываешь плащ, чтобы все видели, какие у тебя широкие плечи? — огрызнулся Шурик.

— А тебе, не нравится? — Зигмунд перестал разглядывать «Огонек» и серьезно посмотрел на товарища. — Это некрасиво? — Он расслабил пояс. — Так лучше?

Снова подошли Роберт и Сажин.

— Анохин неплох, — сказал Кудашвили, продолжая, видимо, ранее начатый разговор.

— Ты лучше, — ответил Сажин. — Уверен.

— Спасибо, друг, — буркнул Кудашвили.