— Теперь порядок!

И в этот миг земля будто раскололась.

Когда бомбежка ослабла, в короткие секунды между разрывами бомб Алексей с тревогой бросил взгляд на Черношейкина и тут же перевел его на Филимонова, на Степана Кухту.

Кухта лежал в углу окопа, присыпанный землей. Степан не шевелился.

И хотя бомбардировка была тяжелой, основному удару фашистской авиации подвергся шестигранник впереди, в четырехстах метрах от них (так они называли шестигранный квартал). Там поднималась к небу красно-черная стена огня, дыма и пыли. Казалось, там горело все, даже воздух. Волны вражеской авиации все накатывались и накатывались на наши позиции.

Над легкими бомбардировщиками теперь появились тяжелые «хеншели». Спустя несколько минут с глухим воем посыпались тяжелые бомбы. Земля двигалась, смещалась, будто при землетрясении. И не было никакой уверенности, что она не провалится в тартарары, И в этот миг Степан Кухта вдруг ожил. Теперь при каждом страшном разрыве бывший директор маслозавода, грузный Кухта вздрагивал всем телом, что-то выговаривая. Алексею было жутко подумать, что все они, эти люди, и Степан Кухта, и усач Черношейкин, и Борис Филимонов, и его нареченный сын Ваня Федоров, каждый из которых был им любим по-особому, могут погибнуть.

С ними Алексей прошел нелегкий путь отхода от Дона до Волги, Из «старичков» сибирской дивизии полковника Сологуба, а тем более из их дивизиона в живых осталось совсем немного. Вот почему каждая потеря «стареньких» причиняла лейтенанту особую боль. И он был бесконечно рад, что Степан вдруг зашевелился, и ползком двинулся к нему. Добравшись до Кухты, Алексей тронул его за плечо:

— Живем?

— Живем, товарищ лейтенант, — неловко повернувшись и показывая свое красное с белыми пятнами лицо, ответил Кухта.

Неподалеку упала тяжелая бомба. Их обдало волной песка и мелкого камня. Площадь заволокло густым занавесом пыли, дыма.

— Ну, дает, гад! — сплевывая песок, говорил Черношейкин.

Тяжелые бомбы с полчаса рвались в районе Тракторного, но уже по сторонам от дивизиона бронебойщиков. На смену «хеншелям» пришли «гармонисты». Забравшись под облака, а затем перевернувшись, фашистские бомбардировщики неслись вниз со страшным воем сирен; у самой земли, выходя из пике, обдавали наши позиции градом пуль и снарядов. Потом фашисты начали минометно-артиллерийский обстрел. Они методично, расчетливо утюжили наш передний край. А на площади, хотя туда и долетали снаряды, после столь тяжелой бомбежки казалось значительно тише.

Алексей, высовываясь из ровика, кидал мелкие камешки, пытаясь попасть в вырытые впереди и по сторонам от него круглые колодцы, где прятались бронебойщики. Алексей окликал своих бойцов в шуме боя, стараясь узнать, живы ли они. К его великой радости, почти после каждого попадания камешка в колодец оттуда высовывалась голова.

— Не спать, братуха! — кричал Алексей.

— Есть! — скупо улыбаясь, отвечал солдат.

Несколько раз звонили из КП дивизии. Начальник артиллерии справлялся о положении на участке.

— Знаю, что бомбят! — кричал в трубку подполковник Гадлевский.

КП 112-й дивизии был от них всего в четырехстах метрах. Разрывы бомб и снарядов на площади Дзержинского были хорошо видны из подвала, где располагался штаб.

…112-ю дивизию генерал Чуйков называл «челноком». Почти всегда он бросал ее туда, где было особенно трудно. И недавно, хотя в ней насчитывалось немногим больше 600 бойцов, она была переброшена под Тракторный.

— Держись, орленок, держись! — ободряюще бросал в трубку начальник артиллерии. — Укрепрайон видит танки фашистов?