— Шифровка из центра получена сегодня в восемь тридцать пять утра. («центром» для всех девяти укрепрайонов России — от Мурманска и Краснодара до Владивостока служила Московская Троице-Сергиева Лавра, где после начала Исхода сосредоточилось духовное, политическое и военное руководство православного народа).
— Получена сегодня… — машинально повторил генерал, принимая из рук посыльного объемистый пакет — Ладно, ступай, передай майору Громову, чтобы подобрал мне всю переписку по Дюку… всю, не забудь! Включая и то, что нам в этой связи телеграфировали соседи и федералы. Справки от аналитиков Центра пусть приложит — короче, все до последнего винтика. Жду его у себя через полчаса. Совещание окончено, все свободны — это уже присутствующим офицерам.
У себя в кабинете Антон торопливо вскрыл секретный пакет, на глаз оценил объем основного документа, подписанного владыкой Илларионом (ничего себе телеграммка — целых три страницы!). Что так еще? Письмо владыки Феогноста, справки… Сначала шифровка. Повернувшись к окну, Антон углубился в чтение. А почитать было чего! На основании разведданных, полученных из разных источников, Центр сообщал:
1. Группа наёмников, проникшая в окрестности Казачьего Дюка, принадлежит крупному межрегиональному бандформированию (сфера действий — Центральная Россия и Сибирь), возглавляемому бывшим полковником ФСБ А. Шпилевым.
2. Установленная цель группы — полигон 3245/ц, расположенный в двух километрах от Дюка. С советских времён он использовался как сверхсекретная лаборатория и испытательный комплекс по боевым ядерным материалам и технологиям, прежде всего, плутонию 239. После распада СССР полигон законсервирован. Работы на нём прекратились, тем не менее вплоть до 2015 года он сохранял статус строго секретного объекта. После начала на территории России гражданской смуты вся документация, касающаяся полигона 3245/ц, утеряна: то ли уничтожена, то ли похищена неустановленными лицами, что не позволяет достоверно судить о том, все ли ядерные материалы были де факто вывезены в 2015 году, а также могла ли часть их (и какая именно) остаться на объекте.
3. Наиболее вероятной Центр считает ту версию, что «посланцы» Шпилевого проникли на полигон в поисках остатков «продукции» секретной лаборатории, а также научной документации.
В этой связи генералу А. Савину предписывается принять «самые решительные» меры к немедленному задержанию «визитёров», установлению, по возможности на месте, их личностей, истинных целей и результатов поисков на полигоне. Сообщалось, что в составе группы могли оказаться иностранцы — их надлежало «любой ценой» взять живыми; Центр обоснованно полагал, что Шпилевой действовал не по своей инициативе, а исполняя поручение некоего иностранного «заказчика», который вполне мог внедрить в группу своего контролера или осведомителя. Получение информации о «заказчике» — задача номер один. Центр благодарил генерала Савина и «витязей» за оперативное опознание «бородача», сыгравшее решающую роль в расследовании событий вокруг Казачьего Дюка.
Помимо шифровки в доставленном от Громова пакете Антон обнаружил короткую записку от владыки Феогноста и информационную справку о плутонии"238…
Епископ писал: «…В монастыре, Антон, дела идут неплохо, а вот в городе… Что-то очень неспокойно у меня на душе. Эти ощущения трудно передать словами. Будто сгущаются грозовые тучи. Словно чья-то лихая и злонамеренная рука сознательно, день за днём разрушает ту хлипкую стабильность, на которой строилось наше скудное и временное бытие до сего дня. Перекрываются каналы снабжения, разрушаются механизмы жизнеобеспечения, вернее, то, что от них осталось. Кстати, заметь: с каждым днём всё яснее, рельефнее я вижу страшную правду, мимо которой так легкомысленно проходили все — и власти, и простые обитатели гигантских мегаполисов. Каиновы творения — города изначально служили средоточием зла и безбожия. Поэтому, как ни изощрялась инженерная мысль, ей не суждено было снабдить эти муравейники сколько-нибудь надёжной и безопасной системой жизнеобеспечения. Задача оказалась невыполнимой. «Дело нечестивых погибнет!» Городские сети и коммуникации, системы снабжения и резервного обеспечения изначально были устроены неправильно, хрупко, уязвимо. Они и в мирное время несли в своём чреве смертельную опасность для миллионов людей, собравшихся в одном месте ради удобств, развлечений и наслаждений. Люди не ведали, что творят. Они исходили из ложного убеждения и пагубной иллюзии, что завтра будет, как вчера, что никто и ничто не сможет поколебать основ сытого и бездумного «праздника жизни». Какая поразительная близорукость! Как дорого она обошлась миллионам людей!
Невзгоды и страх перед будущим толкают отчаявшихся, измученных, растерянных людей на всё более безумные поступки, на бунт, на преступления… Увы, но это вновь и вновь заставляет нас серьёзно задуматься о необходимости эвакуации гражданского населения шести московских монастырей. Решение ещё не принято, но ты — и в твоём лице Совет — должны понимать: оно может быть принято в любой момент. Если обстановка выйдет из-под того весьма шаткого и условного контроля, которым мы смогли установить сегодня, хаос зажмёт нас в огненное кольцо. Гарнизоны из числа монахов-воинов и дружинников смогут продержаться. Они будут стоять до последнего, обороняя монастыри: без монастырей мы потеряем стратегически важное присутствие в столице, а это, как ты понимаешь, смерти подобно! Но женщины, дети, старики — вправе ли мы и дальше подвергать их опасности, вправе ли упустить шанс на их спасение?! Почему я в очередной раз акцентирую твоё внимание на данном вопросе? Во-первых, чтобы до срока не поднимать паники: чем уже круг осведомлённых, тем организованнее и спокойнее пройдёт подготовка. Во-вторых, чтобы, как и я, ты понимал вторую, скрытую от глаз подоплёку данной ситуации — я имею в виду события вокруг Казачьего Дюка. Чутьё пожившего и видавшего виды человека подсказывает мне, что эти события носят далеко не изолированный друг от друга и не локальный характер, их последствия могут выйти далеко за пределы укрепрайона, не говоря уже об одной отдельно взятой деревушке. Дело, Антон, не в Шпилевом — это зверь опасный, но нам он вполне по зубам. Куда более серьёзная угроза видится мне в тех силах (то ли доморощенных, то ли иностранных), которые из-за кулис манипулируют Шпилевым, используют в своих интересах его алчность и амбиции. Чего хотят эти силы? Как далеко простираются их планы и намерения? Не направлены ли они против наших общин, которые за последние годы заметно окрепли и кое у кого, возможно, вызывают зависть и аллергию? Не знаю, мой друг, что и думать. Но, хочешь верь — хочешь нет, чует моё стариковское сердце — нахлебаемся мы ещё с этой историей. А тут, как назло, массовая эвакуация!
Верю в тебя, Антон. Верю в душу твою, мудрость не по годам, опыт и командирский талант. Слушайся Бога — Он направит и подправит тебя в нужный момент. Святые Отцы учат нас, грешных: «Не враг силён — мы слабы!» А слабы мы, когда в беспамятстве и гордыньке, по собственной дурной — иначе и не скажешь! — самоуправной воле, уподобляясь несмышлёным детям, отрываемся от крепкой и любящей руки Господа и подставляемся под прямые, кинжальные удары «огненных стрел» врага. «Бог спасает нас не без нас!» — ещё одна мудрость Отцов. Прости уж меня за многословие — знаю, что сказанное для тебя не ново. Но поверь, по себе знаю, как трудно человеку держать себя в постоянном духовном тонусе, не рассеиваться, не расслабляться, следить за состоянием своей связи (религии) с Богом. Блюдите, яко опасно ходите! — предупреждает нас апостол Павел. Без Бога ничего мы не можем. Именно в моменты внутренней расслабленности, когда кажется (это слово я бы подчеркнул дважды!), что всё в порядке, духовная связь с Творцом может ослабнуть и даже прерваться, и мы, уже не чая себя, остаёмся один на один с лютым и коварным врагом. А он — льстец и лжец, отец лжи. Слуги его, духи злобы поднебесной, живут тысячи лет и знают наши слабости, как мы знаем «Отче наш».
Прошу тебя: не оставляй сердечной Иисусовой молитвы — она и взбодрит, и просветит, и защитит на всякий час. Да пребудет с тобой благодать Отца и Сына и Святаго Духа, ныне и присно и во веки веков!»
«Да, брат, — сознался себе Антон, перечитав последние строки записки владыки Феогноста, — дожил ты до светлых денёчков! Владыка, находясь в Москве, за пятьсот вёрст от «Подсолнухов», видит состояние твоей души лучше, чем ты сам. И он тысячу раз прав: я и впрямь успокоился, разомлел, расслабился. Поверил предательскому затишью. Молиться стал меньше и хуже — с прохладцей, с мыслями отвлечёнными…».
Антон знал за собой эту молитвенную недобросовестность; знал за ним её и владыка, вот и предупреждал, загодя упреждал возможные последствия. Незримая духовная связь, накрепко соединившая их сердца много лет назад, вновь принесла неоценимые плоды. Генерал почувствовал её целительное действие. Владевшая им, хотя и прикрытая показной активностью, апатия последних дней оставила его — то ли под напором вразумляющих слов владыки, то ли под незримыми лучами его молитвенной помощи. Ватная пелена спала с души. «Господи, Иисусе Христе, Сыне божий, помилуй мя, грешного!» — прошептал он машинально. Не устами, не умом, нет, самим сердцем, и сердце его ответно встрепенулось, наполнилось живительным теплом, ясностью и покоем, дарованным небесным Отцом. Сколько длилось это состояние восстановленной близости, в котором непостижимым образом сплелись любовь и сокрушение, восторг и смирение, радость и тишина? Антон едва ли смог бы точно сказать. Секунду? Минуту? Десять минут? Он даже не удосужился взглянуть на часы. Какая разница? Эти мгновения стоили всех его знаний и наград, стоили и самой жизни его, но даже готовность к самопожертвованию не имела теперь решающего значения, ибо и собственная жизнь давно не принадлежала ему. Когда-то он был солдатом империи, возможно, одним из последних. Теперь и до конца дней он — воин Христов, и только один Полководец отныне ведёт его в бой, только Он ведает его пути, определяет решения и отсчитывает оставшиеся сроки.
…«Та-а-к, вернёмся к плутонию», — генерал открыл последнюю справку и углубился в чтение. Кое-что и о ядерном оружии, и о ядерных материалах он, конечно, знал: изучал сначала на военной кафедре в МГИМО, затем, более предметно, на курсах ускоренной спецподготовки в Псковской воздушно-десантной дивизии, куда угодил в начале 80-х в самый разгар афганской войны. Тогда на войну он не попал — Бог миловал. Зато пришлось изрядно попотеть на марш бросках, стрельбищах, тренажёрах и борцовских коврах, форсированно, с сотней таких же, как он, переводчиков с арабского и фарси, пройти курс десантной подготовки и совершить полтора десятка прыжков с Ан-2 и Ил-76. Научился стрелять, взрывать и убивать ударом ладони. На всю оставшуюся жизнь запомнил мудрое высказывание вечно пьяного врача медсанчасти: «Лишний удар о землю ещё никому здоровья не прибавлял!» Справедливость последней сентенции Антон постиг на себе: два последних ночных прыжка обернулись для него серьёзной травмой позвоночника. Что-то там сместилось и сплющилось. Потом вроде бы боль отступила. Бурные политические баталии 90-х, Чечня и тяжёлое многолетнее похмелье в развратной Москве и вовсе не располагали к лечению, хотя болезнь всё сильнее напоминала о себе, давила и терзала его кости, отзывалась мучительной бессонницей и болевыми спазмами, особенно в стылое московское межсезонье. Когда совсем опустился на дно и бомжевал, довёл себя почти до инвалидности, и лишь бегство в «Подсолнухи», посты и молитвы, бани и травы отца Досифея вкупе с ежедневными, сначала щадящими, а потом до пота, зарядками поставили его на ноги. Боль не утихала ни на минуту, но он сжился с ней, изучил её повадки, безошибочно угадывал её визиты, в какой-то мере даже был ей благодарен: она, как заноза, не позволяла ему ни на секунду утратить контроль, дисциплинировала и, может быть, служила той крепкой уздой, которой Божий Промысл однажды «взнуздал» его распущенную и разболтанную душу, чтобы… уберечь от худшего.
Антон встал, прошёлся по кабинету, машинально подтянул увесистые гири на напольных часах, сделал пару-тройку растягивающих упражнений и вернулся к чтению справки.
Итак, плутоний-238. «Редкая гадость» — кажется, так называл этот изотоп бомбового 239-го плутония полковник Алифанов, замначальника кафедры военной подготовки МГИМО, отвечавший за курс ОРП (оружие массового поражения). Полковника любили — за доброту и врождённую интеллигентность, качества, которые он сохранил даже в суровой армейской среде советского образца. На занятиях он почти не скрывал ненависти к своему предмету: описывая поражающие факторы ядерного взрыва — обычно это изображалось на реальной карте Западной Европы в виде эпицентра и концентрических кругов разного цвета, — он хмурился, кряхтел, кривил рот, вдруг ни с того ни с сего начинал глупо иронически улыбаться — в общем, вёл себя совершенно неадекватно. Когда руководство кафедры делало ему замечания, он отнекивался туманными намёками на моральные последствия своего участия в семипалатинском взрыве первой советской бомбы. Впрочем, в обычное время никаких таких особых отклонений за ним не водилось.
Из пространных разъяснений, включённых в справку, генерал выделил две характеристики плутониевой «гадости», возможно, объяснявшие повышенный к ней интерес со стороны «неустановленных кругов». Первое — чудовищная токсичность, сравнимая разве что с пресловутым, нашумевшим в начале 2000-х годов полонием-210 (дело об отравлении в Лондоне беглого полковника Литвиненко). Килограмма порошка изотопа при условно-равномерном распылении хватило бы для уничтожения всего человечества, семи миллиардов человек. Второе — разрушительная сила плутония: шесть килограммов этого вещества по мощи были сопоставимы с двумястами тысячами тонн тринитротолуола.
Чего-то в справке не хватало. А-а, понятно… Антон поднял трубку и через коммутатор попросил срочно соединить его с учителем химии местной школы Игорем Николаевичем Острецовым. Мнению этого человека он безоговорочно доверял, ибо за скромной должностью школьного учителя скрывался его старинный друг, доктор математических наук, физик-ядерщик и крупнейший специалист по военно-космическим технологиям.
— Антон, ты что ли? Здорово! Что у вас там приключилось? Меня чуть не силой с урока сорвали: говорят, из штаба, срочно, бегом… — глухой, с хрипотцой голос Острецова звучал чуть иронично, но в нём угадывались и нотки любопытства.