Эй, мёртвый! Проснись!

Лютый, пронизывающий холод расползался по всему телу. Ловко завладевая пальцами рук. Жадно облизывая кости...

«Надо согреться», – подумал я, стуча зубами. Изо рта выходили облачка пара. Дыхание давалось тяжело, воздух был сырым и зловонным. Пахло плесенью и старым тряпьём, будто в чулане. Я открыл глаза, но это ничего не дало: кругом стоял сплошной мрак. Это не я ослеп, просто в мире наступила вечная ночь. Не имело значения, утро сейчас или вечер – за окном картина была неизменная. Как и в комнате.

В таких условиях моё обоняние давно заменило глаза. Я почувствовал запах собственного пота и какой-то едкой мази прямо под носом. Попытался встать, но едва не закричал от боли: рёбра были сломаны, по животу словно прошлись калёным железом, а в пупок залили олово.

Стиснув зубы, я перекатился на скрипящей койке, пока ноги не начали свисать. Приготовившись умереть, оттолкнулся локтями и подался телом вперёд, приняв сидячее положение. Не выдержав, пропустил сдавленное: «Ах!»

Ощупав тело, понял, что на рёбра наложен плотный корсет из бинтов, пропитанный холодящей мазью, что лишь усиливала дрожь. Из одежды на мне были только штаны и ботинки. Вновь принюхался: из угла донёсся запах спирта и чего-то мускусного. «Лазарет?» – задумался я.

Вдалеке гулко падали капли, из коридора несло подгнившей древесиной и мокрой пылью. Слегка повернулся назад, вытянул руку и коснулся холодного стекла. «Вот откуда так тянет».

Мертвенно-бледный лунный свет пытался пробиться сквозь стены чёрных туч, прячущих звёздное небо. Редкие лучи обнимали опустевшие дома сгнившего города, я отчётливо слышал какую-то возню на улице, но голова слишком сильно гудела. Сложно было сказать, что именно происходит.

Со стороны прохода раздался скрип половиц, кто-то вошёл в комнату. От него пахло лекарствами и кровью. «Значит, и правда лазарет». Простонала металлическая ручка масляной лампы, некто чиркнул спичкой, на мгновение я увидел его силуэт, после чего, лампа слабо загорелась.

В проёме возник припадающий на левую ногу старик в чёрном балахоне. Поверх его рясы свисали подсумки для инструментов и снадобий. Загрубевшие, узловатые пальцы левой руки чуть стянули капюшон на затылок, и я увидел лицо: сильно уставшее, неживое, с паутиной морщин, разветвляющихся на лбу, и потрескавшимися губами.

– Надеялся, что ты не очнёшься, – прохрипев, произнёс он.

– Спасибо, – поблагодарил я за перевязку.

– Поверь, ты ещё успеешь пожалеть, что проснулся, – махнул рукой лекарь.

– Если всё так плохо, почему не бросил? – спросил я.

– Я давал клятву, – прокряхтел он. – Это кажется мне забавным и даже циничным, – добавил старик.

– Не понимаю, о чём ты, – моя голова раскалывалась и мне было не до сложных умозаключений.

– Что толку зашивать раны пойманного преступника, когда его всё равно повесят следующим утром? – хмыкнул старик. – Иди за мной, я отдам тебе вещи, – и небольшой купол света исчез во мраке коридора.

«Может он и прав?» – подумал я. Ведь мир рухнул, наши старые роли более не имели значения. И тем не менее, старик выполнил свои обязательства, как лекарь, пусть это, в чём-то, действительно было жестоко.