– А письмо вы написали?

И он сразу ответил:

– Конечно, я. Оно было к тебе.

Я даже подскочила:

– То есть как это ко мне?

– А ты разве не понимаешь? Тот человек, который должен был наконец это сделать, он должен был и понять в этом письме особый знак. Только один-единственный человек мог разглядеть этот знак.

– Его разглядела моя мама.

– Это все равно. Вы – одно целое. Ты продолжение ее. И это… это был последний призыв. Я так надеялся, что он будет услышан. Я ведь скоро умру. И мне хотелось бы знать…

Я взяла его руку в свою. Она была вялая и холодная, и я сказала:

– Это будет сделано очень, очень скоро, и я сразу же вам напишу… нет, я приеду.

А он сказал:

– Теперь-то я уже знаю, что это будет сделано.

Мы помолчали. А потом он сказал:

– Я завидую тебе, детка. Ты изведаешь самое большое на свете счастье.

А я сказала:

– Я обязательно приеду к вам, обязательно!

Я спросила его еще, не нужно ли ему чего-нибудь – может, позвонить врачу или сходить в магазин. Но он вдруг снова разволновался:

– Это все устроено. За мной ухаживают. Ты езжай скорей!

Я решила, что никуда больше ходить не буду, даже в Эрмитаж. Сейчас же я поеду на вокзал и возьму билет. Я чувствовала в себе такое нетерпение, что не могла ждать ни минуты.

В этот же день я уехала. Я зашла только попрощаться к Ростиславу Васильевичу и Марианне Николаевне. И конечно, рассказала им обо всем.