Внутри Ростислава Васильевича все клокотало и булькало.
– Ну тогда, конечно, все понятно!
Ну, и я все выложила, о чем мы говорили с мамой в последнюю ночь перед моей поездкой в Ленинград.
А потом мы обсуждали, что мне смотреть в Ленинграде и как лучше провести время, и Ростислав Васильевич, закрыв мою руку своей огромной рукой, сказал:
– Я вас никуда не отпущу. Сейчас вы идете вместе со мной в Эрмитаж, потом возвращаемся к нам обедать, а по конторам за справками вы бегать не будете. На это, милая девушка, есть удобства цивилизации. Телефон, например. И я сам все узнаю. А завтра, хотите вы или не хотите, поедем с вами в Павловск, хотя, будь моя воля, я бы не вылез из Эрмитажа.
Если бы я рассказывала все подряд, то надо было начать с того, как мы с Ростиславом Васильевичем ходили в Эрмитаж, и как я была горда, когда все с почтением нас пропускали, и как было интересно его слушать и в Эрмитаже и назавтра в Павловске. Я думала: «Как же это я могла прожить жизнь и не видеть всего этого!» И еще я думала, какие хорошие Ростислав Васильевич и Марианна Николаевна.
Но я пропускаю все это, чтобы рассказывать дальше историю про человечков.
Сегодня вечером я иду по адресу, где когда-то жил Рабчинский. Зачем я туда иду, что я думаю найти там? Не знаю. Может быть, меня гонит всегдашняя мысль, что должно что-то остаться от человека, как раньше бы сказали – дух человеческий, что ли.
Я с волнением захожу в высокий подъезд. Когда-то здесь все было шикарным. В стенах высокие ниши – здесь были зеркала. Сейчас их нет. Все выкрашено – и ниши и стены – в жухлую синюю краску, и ужасно пахнет кошками. Но все равно этот подъезд прекрасен: сложный орнамент цветного кафеля на полу, приятный холод, высокие готические колонны и лестница – торжественная, парадная.
Я не сажусь в лифт. Я поднимаюсь по лестнице на высоченный третий этаж и вижу табличку – как ни в чем не бывало: «Рабчинский – один длинный». Я звоню длинный-предлинный звонок, и слышу за дверью топот многих бегущих ног, и слышу звуки рок-н-ролла.
Высокая дверь открывается, и на площадку вываливается ватага ребят и девушек, веселые, орущие, – ребята без пиджаков, девушки взлохмаченные.
– Я хотела бы кого-нибудь из Рабчинских… – Но я вижу, что пришла не вовремя, и скороговоркой договорила: – Я приду в другой раз.
Но не тут-то было. Меня хватают за руки. Меня тащат в комнату. И я уже ничего не соображаю. Я подчиняюсь их воле. Меня усаживают за стол. Да здесь же свадьба… Вот здорово! И невеста, пожалуй, нисколько не старше меня. Мне накладывают полную тарелку закусок; я ем, и никто не спрашивает, кто я такая. Я ем салат, пью апельсиновый сок, смеюсь, а потом встаю и иду танцевать. Проигрыватель запущен на всю катушку, да еще через приемник (не завидую соседям!). Топот невообразимый!..
Не знаю, когда я успела сказать, как меня зовут, но только ребята кричат: «Тата, со мной!.. Тата!.. Тата!..»
И я тоже уже знаю о них почти все. Это медики-второкурсники. Отличные ребята. Алеша Рабчинский и Валя – они из одной группы. И остальные – это одна группа.
Я снова танцую – и одна, и вдвоем, и все вместе, встав в круг. И гремит музыка, и я пью на ходу минеральную воду, и подбегаю охладиться к открытому окну, и снова музыка рок-н-ролла, и снова танцую и танцую…
Но ритм уже спадает, уже танцуют только две пары. Верхний свет погашен, зажгли уютный торшер, и мы устроились в углу, на широкой тахте, и поем под гитару.
Последние две танцующие пары наконец остановились и тоже перешли к нам на тахту.
Мы пели сначала частушки и всякие там смешные песенки, а потом перешли на душещипательные, и вдруг ни с того ни с сего кто-то спросил:
– Тата, а ты откуда взялась?