Когда мы уселись, я шепнул священнику:
— Я знаю, что нам не предложили ужин. Как по-твоему, мы должны что-нибудь предложить им?
— О да. Это будет очень любезно с нашей стороны. Я как раз собирался это сделать. — Он повернулся к хозяину. — Иван, мы еще раз благодарим тебя за твое гостеприимство и оказанную нам помощь. Ты окажешь нам честь, если примешь от нас небольшой знак нашей благодарности.
Его слова, казалось, были установленным ритуалом. Он медленно открыл одну из своих котомок — ту, которая с откидной крышкой, — и вытащил оттуда большой кусок жирной колбасы и кусок довольно зрелого сыра. Ни то, ни другое не было завернуто в бумагу или фольгу. Он вытащил из-за пояса нож и разрезал каждый кусок на две части, а затем убрал две половины обратно в котомку. Остальное же разделил на семь равных частей и раздал каждому — в том числе и себе — по куску колбасы и сыра.
Все ели с удовольствием и кивали в знак благодарности. Несмотря на мой скепсис относительно чистоплотности, я тоже ел. Ритуал есть ритуал, и нельзя оскорблять человека, который помог найти убежище в такой холод.
Теперь, очевидно, настала моя очередь. Я покопался в своих запасах пищи — надо сказать, они уменьшались на глазах, — стараясь найти что-нибудь такое, что можно разделить, но чтобы оно было не замороженное. Наконец я нашел двухсотграммовую плитку шоколада. Развернув ее, я увидел, что плитка поделена на 14 квадратиков — очень удобно. Следуя ритуалу священника, я разломал шоколад напополам, а затем одну половину на семь равных частей и угостил всех присутствующих.
Я дал один кусочек пятилетнему мальчику, но тот с недоумением взглянул на меня.
Он не знал, что такое шоколад.
В моем мире есть безумцы и есть святые. Есть убийцы и есть люди, которые живут в норах под землей.
Но нет ни одного мальчишки, который бы не знал, что такое шоколад. По крайней мере в двадцатом веке. Я больше не мог противостоять правде, с которой сражался весь день.
— Отец, ты сказал мне, что сегодня двадцать пятое ноября. А теперь, пожалуйста, скажи, какой сейчас год?
Казалось, он уже давно ожидал этого вопроса.
— Тысяча двести тридцать первый от Рождества Христова.
Я подтянул колени к груди, обхватил их руками и склонил голову. Здесь нет ни полиции, ни судов. Нет больниц и врачей. Нет магазинов, нет Туристического Общества, нет Воздушных Спасательных отрядов. Здесь вообще нет никакого спасения. Есть только жестокие рыцари, безумные святые и монголы.
Через десять лет сюда ворвутся монголы и уничтожат всех. Я погрузился в сон.
ИНТЕРЛЮДИЯ ПЕРВАЯ
— Боже праведный! Ты хочешь сказать, что один из Команды Исторического Корпуса так опозорился?
Мы смотрели документальную съемку совершенно незаконного перемещения Конрада Шварца. Информацию получили частично из его дневника (который он вел на английском, чтобы сохранить записанное в тайне), частично из распечаток многочисленных жучков-зондов, изначально разработанных для полиции.
Когда поступала информация о преступлении, наша полиция направляла к месту и времени преступления зонды. Они записывали все происходящее, хотя жертве не было от этого никакой пользы. Время — это однонаправленный линейный континуум, и невозможно сделать так, чтобы «что-нибудь не случилось». Если находили труп, значит, человек был мертв, и с этим уже ничего нельзя поделать. Но наши методы способствовали тому, что преступник совершал только одно преступление и всегда оказывался пойманным. Результатом этого метода был поразительно низкий уровень преступности и отсутствие профессиональных преступников.
Зонды с готовностью взял на вооружение Исторический Корпус, в чьи обязанности входило написание истинно точной истории человечества. Именно одна из их команд и потерпела неудачу.