Стю уставился на него, моргая.

Затем его глазки забегали.

— Джонни, я оказался в затруднительном положении. Ты же меня знаешь. Я понимаю, что переборщил. Но у меня не было выбора. Будь у меня другой способ, я бы…

Он не собирался слушать это дерьмо.

— Поступи правильно, — повторил Джонни.

Стю наклонился к перегородке и отчаянно зашептал в трубку:

— Я умираю здесь, брат.

— Поступи правильно, Стю.

— Я всю жизнь пробыл в ловушке с моими родителями и их дерьмом. Я не могу снова оказаться в капкане, чувак.

— Стю, поступи, бл*ть правильно.

Внезапно, как это случалось со Стю, когда он не получал того, чего хотел, его поведение изменилось.

Он откинулся на спинку стула и ухмыльнулся.

— Ты не понимаешь, — выплюнул он. — Джонни Гэмбл из «Автомастерских Гэмбла». Крутой парень. Важная шишка. Богатей. Отец которого считал, что его дерьмо не воняет. Ты никогда не чувствовал себя в ловушке. За всю свою жизнь тебя ни разу не имели.

— Отпусти ее на свободу.

Стю замолчал.

— Она — главная свидетельница по твоему делу, — сказал Джонни то, что Стю и так знал. — Она не может уехать из города. Ее имя запятнано. Она не может быть свободной. И ты ставишь ее в ситуацию, когда ей приходится давать показания против родного брата.

Это правда.

Стю не признал себя виновным по всем пунктам обвинения.

Несмотря на то, что повсюду были свидетели. Дама через дорогу от детского сада. Кассир в «Автомастерской Гэмбла», из всех гребаных мест, где он мог купить банку детского питания, прижимая к себе плачущего Брукса, он выбрал его магазин и попал на запись видеокамеры.

В хижине также обнаружили его отпечатки. И он пустился в высокоскоростную погоню на угнанной машине. Не говоря уже об отношениях, которые он завязал с кассиром банка в городе, где не жил, но в Стю было достаточно хорошего (и глупого), чтобы оставить ей гребаную записку, в которой говорилось: «Прости, детка», прежде чем поиметь ее и ее ребенка, ограбить ее банк и сбежать из города.