Роберта Бёртона же на написание книги мотивировала его собственная меланхолия, а сам процесс создания книги послужил для него терапией[172]. «Анатомия меланхолии» пользовалась популярностью: при жизни автора ее переиздавали шесть раз[173]. Труд вышел весьма педантичным: Бёртон изучил множество материалов по теме. Симптомы меланхолии включали беспокойство, пугливость, печаль, мрачность, нетерпение, неудовлетворенность, эмоциональную неустойчивость, подозрительность, плаксивость, постоянные жалобы, агрессивность, избегание общества, апатичность, невозможность испытывать удовольствие, бессонницу, суицидальные мысли, наваждения и галлюцинации[174].
При рассмотрении взглядов Бёртона на меланхолию нужно иметь в виду, что он подражал авторам прошлого. Он перечислил множество причин возникновения меланхолии, вероятно, потому, что указал каждую, что когда-либо встречал в других работах. Современные студенты-медики рискуют заработать «синдром студента-медика», когда переизбыток информации о болезни и ее причинах может привести к ипохондрии. Многие читатели Бёртона, узнавая, какие обстоятельства могут вызвать меланхолию, вероятно, испытывали схожие чувства. Я назову многие, но не все, указанные им причины. Потому что в моем контракте на книгу есть ограничение по количеству слов.
Подобно Хильдегарде Бингенской, Бёртон видит корни человеческих невзгод в первородном грехе, а некоторую часть меланхолии как неотъемлемую часть бытия человека[175]. Среди причин встречается и божественное вмешательство, или сверхъестественные действия других существ: ангелов, святых, ведьм или волшебников[176]. Бёртон также придерживался гуморальной теории – по его мнению, нарушение баланса жидкостей могло быть вызвано чем угодно: планетами, климатом, другими болезнями, чрезмерным усердием в науках, отсутствием общества, старостью и, например, наступлением осени. Бёртон считал, что мужчины болеют меланхолией чаще, но женщины страдают сильнее[177] – вспомним Гамлета и Офелию.
Ну и пища, разумеется. Список опасных продуктов огромен: говядина, свинина, козлятина, оленина, зайчатина и мясо хорька. Под запретом употребление павлинов, голубей, уток, гусей, цаплей и журавлей, «все те… птицы, которые поставляют сюда зимой из Скандинавии, Московии, Гренландии, Фрисландии, полгода лежащих под снегом и скованных льдами». В список входит и всякая рыба, такие сорта как угорь, минога и раки, как и любая другая рыба, живущая в стоячей или мутной воде. Не разрешается также молоко и все, что из него делается – масло, сыр, творог. Из списка почему-то была исключена молочная сыворотка, а еще молоко ослиц. Употребление огурцов не допускалось вообще, помимо него Бёртон запретил и бахчевые культуры: тыквы, дыни и «особенно капусты». Добавим еще корнеплоды: лук, чеснок, шалот, репа, морковь, редис и пастернак. И фрукты: груши, яблоки, сливы, вишня, клубника. Вредны также бобовые и горох: от них темнеет и густеет кровь. От специй в голове начинается жар: нельзя есть перец, имбирь, корицу, гвоздику и мускатный орех. Также мед и сахар, хотя мед иногда разрешался. Темные вина и крепкие густые напитки, а еще сидр и горячие, крепкие и сладкие напитки. Пиво можно, но не совсем свежее и не совсем застоявшееся, пахнущее бочонком, не совсем резкое и кислое[178]. Только и оставалось, что спрашивать: а что, собственно, можно? Ну кое-что можно, например листовой салат[179]. От того, что Бёртон добавлял, что чересчур много или мало есть – тоже вредно, так как это вызывает меланхолию, – лучше не становилось[180].
Но при составлении списка продуктов, приводящих к меланхолии, Бёртон только входил во вкус. Далее следовали: дурной воздух, холодный, спертый воздух, туман, пелена, болотные испарения[181]. Предваряя современные сезонные аффективные расстройства, под запретом была чрезмерная темнота: облачные дни, ночи, подземные помещения[182]. Физическая активность хороша, но только если она умеренная[183].
Бёртон утверждал, что диагноз «меланхолия» должен ограничиваться случаями, когда она кажется не оправданной жизненными обстоятельствами[184]. Но, парадоксальным образом, в число таковых он включал: праздность и уединение; оскорбления и обиды; утрату свободы, рабство, тюремное заключение; бедность; потерю друзей; неудачный брак; позор; немощь[185]. Бёртон учитывает критерий пропорциональности, но применяет его бессистемно.
Важное влияние оказывают хобби и образ жизни. Не поощрялись ни чрезмерные чувственные удовольствия, ни увлечения азартными играми[186]. Он вторил Фичино, предостерегая от чрезмерного сидения над книгами, зная это по собственному опыту[187].
Но и лекарств от меланхолии было предостаточно. Они включали молитву, смену рациона, физическую активность, музыку и приятную компанию[188]. Но Бёртон не считал, что меланхолия могла быть полностью излечима. Облегчение, считал он, вполне возможно, но вполне вероятны и рецидивы. Автор настаивал, чтобы страдающие меланхолией постоянно следили за здоровьем[189]. Подобно большинству современных специалистов, он заявлял, что пациент должен
Роберт Бёртон считал: меланхолия совершенно точно является физическим состоянием. Но меланхолия как сама порождала эмоциональное нездоровье, так и порождалась им. Одной из ответственных за это эмоций была, естественно, скорбь, которая остужает сердце, лишает сна и сгущает кровь. Скорбь может вызвать «усталость от жизни; человек плачет, воет и рычит от душевной боли»[191]. Другими эмоциями были стыд, злость, беспокойство, алчность, гордость и себялюбие[192]. Бёртон пояснял: «Когда тело воздействует на разум посредством дурных жидкостей, смущая чувства, посылая ядовитые испарения в мозг… бередя душу… страхом, скорбью и так далее… так что, с другой стороны, душа… воздействует на тело, отчего возникают… меланхолия, отчаяние, жестокие болезни, а порой и сама смерть»[193].
«Анатомия меланхолии» стала точкой наивысшего расцвета гуморальной теории. Скоро после опубликования книги она стала медленно терять позиции. Открытие Уильямом Гарвеем кровообращения (через семь лет после выхода первого издания «Анатомии меланхолии») и накопление знаний о Вселенной и теле, управляемыми законами математики и механики, подорвали большую часть фундаментальных положений гуморальной теории[194]. А при исследовании психических заболеваний процессы функционирования мозга привлекали все большее внимание[195].
Новейшие медицинские концепции принесли огромный вклад в здоровье человека со второй половины XIX века, когда понятие о микробах стало успешно применяться для объяснения, предотвращения и лечения инфекционных заболеваний. Многие надеялись на схожий прогресс в лечении психических заболеваний, но путь к этому успеху был несколько иным.
Поменяться местами: от меланхолии к депрессии
Медленный переход от меланхолии к депрессии начался в XVIII веке. Знаменитый английский писатель Сэмюэль Джонсон, сам страдавший болезнью, употреблял оба термина в XVIII веке, говоря о своей «злой меланхолии»[196]. К XIX веку термин «депрессия» стал означать общий упадок работоспособности. К середине столетия понятие «психическая депрессия» означало психическую болезнь. Скоро уточнение «психическая» отпало.
С закатом гуморальной теории характер симптомов мало изменился: преобладали уныние и беспричинный страх без лихорадки[197]. Важный британский справочник XIX столетия называет меланхолию одной из основных форм психических заболеваний и перечисляет утрату интереса, апатию, леность, избегание общества, суицидальные наклонности, пугливость, мрачность, слезливость, бессонницу, тревожные сны, ухудшение «функционирования матки» у женщин и утрату интереса к сексу у мужчин в качестве симптомов[198]. При взгляде на список трудно
Филипп Пинель, врач и основоположник психиатрии во Франции, описывал страдающего меланхолией как человека «тихого, подозрительного и любящего уединение»[199]. Критерий пропорциональности также широко применялся[200]. Ученик Пинеля, Жан-Этьен Эскироль, подчеркивал, что при меланхолии у страха нет очевидной причины, а также что пациенты сами понимали, что их опасения могут быть и необоснованными[201].
До Адольфа Майера термин «меланхолия» стал смущать многих. Эскироль не одобрял его по двум причинам. Первая – это его происхождение из гуморальной теории, так как он считал ее устаревшей. Вторая – то, что значение слишком широко трактуется и может означать в том числе и специфическое настроение, а значит, оно лишено точности, – хотя впоследствии о термине «депрессия» станут говорить то же самое.
Джордж Бирд полагал, что неврастению нельзя считать меланхолией, потому что это новая болезнь, порожденная модернизмом. Но симптомы неврастении часто включают симптомы, характерные для депрессии[202]. На это пересечение тогда обратили внимание многие врачи[203]. Перед тем как создать психоанализ, Фрейд считал неврастению разновидностью депрессии. Будучи к тому моменту уже осведомленным о роли секса, он полагал, что снижение сексуальной энергии по причине мастурбации вызывало неврастению[204].
Влиятельный немецкий ученый конца XIX – начала XX века Эмиль Крепелин заложил основы современного понимания психиатрического диагноза. Даже с учетом всех изменений, произошедших после Крепелина, сегодняшняя процедура диагностики по большей части основывается на открытом им различии между маниакально-депрессивным расстройством (ныне известным как биполярное расстройство личности) и преждевременным слабоумием (теперь называемым шизофренией). Эмиль Крепелин составил детальное описание симптомов и течения болезни, не рассуждая о ее причинах. Он использовал термин «маниакальная депрессия» как обобщающее понятие для психических болезней, затрагивающих проблемы с настроением[205]. Также он ввел термин «пресенильная депрессия» для депрессий, случающихся в пожилом возрасте, часто с параноидальными элементами[206]. А еще он отделил тревожные состояния от депрессивных[207]. Неясно, помогло ли это диагностике: слишком уж часто тревога и депрессия приходят вместе.
В 1904 году, по прошествии почти что двух веков после упадка гуморальной теории, вышел манифест младшего современника Крепелина, Адольфа Майера. Он полагал, что «меланхолия» и «депрессия» были большими категориями и предлагал говорить о «депрессиях» во множественном числе. Майер предпочитал термин «депрессия», поскольку считал, что это более «непритязательный» термин[208]. Подобно Эскиролю, он считал, что термин «меланхолия» слишком перегружен культурными смыслами.
Но термин «меланхолия» ушел из клинических описаний далеко не сразу. Попеременно с «депрессией» он использовался до середины XX века, хотя постепенно вытеснялся ею. Некоторые психиатры основывались на том, что у более старого термина больше ассоциаций с бредом и галлюцинациями, и применяли его в подобных случаях, еще пользовался популярностью производный термин «меланхолическая депрессия»[209]. В 1950-х годах термины «меланхолия» и «депрессия» поменялись местами. Ранее меланхолия была клиническим синдромом, а депрессия – настроением, после – ровно наоборот (см. Рисунок 2).