Та посмотрела на меня усталыми глазами, под которыми залегли мрачные тени, и я прочитал в её печальном взгляде то, что она советует мне побыстрее валить из Грязьгорода, пока я ещё не стал продавцом в алкомаркете вот с такими страшными зубами, как на пачке сигарет.
Вслух же женщина протянула, ткнув пальцем в самую дорогую бутылку:
— Ну-у-у вот этот хороший. Никто не жаловался. Если чо попроще, то вон тот…
— Нам не надо попроще, мы берём этот, — высокомерно пропела Машка, смотря на дорогой коньяк.
Мне пришлось купить его, а затем мы двинулись к цели нашего короткого путешествия. Признаться, я несколько волновался. Ведь до этого мне всего два раза приходилось знакомиться с родителями девушки, и оба раза я строил из себя человека, которым на самом деле не являлся. Довольно неприятное занятие. Но зато так мне довелось узнать о себе много нового — оказывает я воспитанный, скромный и отзывчивый. Надеюсь, что если и на этот раз мне достанутся такие комплименты, то Машка не упадёт со стула от смеха.
Я покосился на девушку. Та шла, выпрямив спину и гордо выпятив внушительную грудь, которая прыгала в унисон со стуком её длинных каблуков. Большинство прохожих мужского пола провожали её восхищёнными взглядами. Машка привычно не обращала на них внимания. Её напряжённый взор был направлен строго на элитную десятиэтажку, в которой и находилась квартира родителей. Похоже, что девушка волновалась не меньше, чем я, а возможно, даже больше.
Вдруг она резко остановилась и выдохнула, глядя на меня снизу вверх:
— Повтори имена моих родителей.
Я хотел сморозить очередную шутку, но сдержался и совершенно серьёзно ответил на её вопрос:
— Владимир Александрович и Елизавета Андреевна.
— Правильно, — сказала она, а потом посмотрела на окно седьмого этажа и решительно добавила: — Ну с Богом.
Глава 21
Мы вошли в квартиру, представ перед родителями Машки. Они оказались людьми с разных полюсов: Владимир Александрович по прозвищу Гена был человеком хмурым, серьёзным, а вот её мать наоборот — радушная, весёлая женщина и даже где-то излишне мягкая. Наверное, поэтому она вырастила свою единственную дочь такой… эм-м-м… красивой.
Поздоровавшись, мы передали им наши подношения, после чего нас усадили за богато накрытый стол, где я украдкой стал смотреть на хрустальную посуду, дорогие ковры и двустволку, висящую на стене. Ещё моё внимание привлёк большой золотой крест, лежащий поверх белой рубашки Владимира Александровича. Всё это вызывало у меня ощущение того, что мне не повезло попасть в квартиру авторитета из девяностых, который так и не понял, что наступили новые времена. Да ещё и внешний вид дяди Гены почти кричал об этом. Он, набычившись, смотрел на меня из-под массивных надбровных дуг, сверля маленькими колючими глазками. Хорошо хоть Машка пошла в Елизавету Андреевну, а то бы ей тяжело пришлось в жизни с отцовскими чертами.
Кстати, её мама в это время попыталась развеять напряжённую атмосферу, воцарившуюся в комнате. Она принялась ненавязчиво расспрашивать меня о семье, планах на будущее и жизни в целом, а я вежливо врал, предельно аккуратно орудуя столовыми приборами, хотя это было сложно под неприязненным взглядом молчащего Владимира Александровича.
Почти сразу к нашему диалогу подключилась Машка. Она мигом заявила, что у меня самые серьёзные намерения в отношении неё. Я когда услышал об этом, то чуть куриной ножкой не подавился, а потом удивлённо посмотрел на девицу. Та ответила мне невозмутимым взором, а её обрадовавшаяся матушка, принялась вспоминать, какие в этом году есть красивые даты.
Даже дядя Гена, благодаря сильному заявлению Машки, соизволил нарушить молчание и хрипло спросил, чуть теплее глядя на меня:
— Как там в столице-то?
— Нормально, — деликатно ответил я, а потом со смешком добавил, чтобы ещё больше разрядить обстановку: — Вороны поют, люди купаются в химзащите в Москве-реке.
— А чего тогда в Грязьгород приехал?