— У нее действительно была булимия?

— Да откуда мне знать, меня это мало волновало. Вроде она к какому-то врачу ходила на консультации по этому поводу… но изменений я не заметил… в лучшую сторону точно.

— Ну, по крайней мере, вам не стоит брать на себя всю вину. Не вы же совершили это зверство.

— Агент Стиллер, прошу вас, не надо! Я лучше чем кто-либо отдаю себе отчет в том, что я за человек и как я себя вел в прошлом. Если бы я тогда не был таким эгоистичным мудаком, может быть всего этого вообще бы не было… может вместе… вместе мы бы смогли побороть эту ее булимию и она бы не стала такой… и не случилось бы того, что случилось.

Седжвик снова закрыл лицо руками и замолчал.

Я тем временем посмотрел в сторону Дэвида и девочки. У них вроде бы все было получше чем у нас. Вряд ли Дэвиду удалось как-то поднять настроение Роузи, но, по крайней мере, с расстояния мне было видно, что они беседуют. Дочь любила свою мать явно куда больше чем муж. С того момента как мы зашли в кафе, она ни на секунду не переставала рыдать и только когда к ней подсел Дэвид, она немного успокоилась. Не знаю, какой там детской магией обладал Дэвид, но общаться с детьми он явно умел, и сейчас вся надежда была на него, на то, что он сможет узнать у дочери. С мужа покойной миссис Седжвик толку было мало, похоже, что он действительно почти ничего не знал о жизни своей бывшей и ныне покойной жены.

— А знаете, что самое ужасное, агент Стиллер? — вдовец неожиданно заговорил.

— Что? — я вновь обратил на него внимание.

— Все эти годы… я… я… не понимал этого, но сейчас я понимаю. Я презирал свою жену. Я считал ее виноватой в нашем разрыве, я винил ее даже за то, что я ее бросил! Ну как можно быть таким эгоистом?!

Он оглянулся на свою дочь, беседующую с Дэвидом, и горько вздохнул.

— А сейчас, спустя столько времени… я всегда думал… последние годы я убеждал себя в том, что мне совершенно нет дела до Линды. Это то, что я чувствовал. А сейчас… когда ее не стало, когда какой-то выродок сделал с ней такое… я понимаю, что несмотря ни на что, я все-таки ее любил. И любил ее больше чем кого-либо. Да, я признаю, у меня было отвращение к ее внешности, глупо это не признавать, но… но… она же ведь была моей родственной душой, я любил ее не за внешность, а как человека.

Признаюсь, после первых слов Седжвика о его отношении к жене, у меня появилось острое желание назвать его подонком, но теперь… теперь я видел перед собой раскаивающегося во всех своих проступках доброго и хорошего человека. Мне стало его очень жаль.

В моей работе нельзя давать волю чувствам, иначе попросту можно сойти с ума. Я давно это понял и каждый раз, беседуя с очередным убитым горем родственником жертвы или перепуганным свидетелем, я старался, словно робот записывать все показания, совершенно не думая о горе человека. Если же чужие эмоции все-таки начинали лезть ко мне в разум, то я пытался как можно быстрее отвлечься на что угодно, только бы не думать о плохом. Точно так же я почувствовал себя и в этот раз. Я чувствовал, что горечь Седжвика вот-вот овладеет мною и потому решил прекратить беседу, даже несмотря на то, что мне необходимо было задать ему еще несколько вопросов.

Я поднялся со стула и легонько коснулся его плеча:

— Мы никогда не знаем насколько нам дорог человек, пока не потеряем его. Не корите себя за случившееся сегодня. Считайте, что вы сегодня получили бесценный опыт. Помните об этом опыте, потому что у вас осталась маленькая дочь, о которой, я надеюсь, вы хорошо позаботитесь. Вы ей сейчас нужны рядом как никто другой.

Я вытянул свою визитку и протянул Седжвику:

— Возьмите. Это мой номер. Если вы что-то еще вспомните… что угодно, все что может нам помочь в расследовании — звоните в любое время дня и ночи. Сейчас любая информация важна.

Он взял листок бумаги и благодарно кивнул мне в ответ.

Дэвид к этому времени уже закончил с девочкой и ждал нас. Седжвик подошел к своей дочери и крепко ее обнял.

— Если хотите, офицер полиции может отвезти вас домой, — предложил Дэвид.