— Может быть, позже. Сейчас, как мне кажется, слишком опасно. Кто знает, вдруг поблизости враги?
Натан, не поднимаясь с места, поклонился:
— Вы очень предусмотрительны, Цецилия.
Он не забыл ее игровое имя? Надо отдать Натану должное, отличная у него память.
— Как вы полагаете, не стоит ли мне позаботиться о Геруше? Она выглядит такой растерянной.
— Почему бы нет? Желаю хорошо повеселиться!
Натан еще немного подумал, пожал плечами и поднялся с места.
Айрис устало закрыла глаза. Нигде еще, кроме как здесь, в этом лесу, полное одиночество не казалось ей таким чудесным. Даже мошки вокруг не жужжали — видимо, сочли обливавшегося по том Ральфа более аппетитной добычей.
Треск сучьев и громкие крики заставили девушку вздрогнуть. Шум казался ужасно громким, и в первый момент Айрис в ужасе подумала, что они и впрямь в этом лесу не одни. Но тут, продравшись сквозь заросли, на поляну выбрались Арно с Георгом. Они что-то несли. Нет, кого-то! Какую-то девушку! О господи, это Мона, причем раненая!
Горло Айрис мгновенно пересохло. Наверное, Мона споткнулась и ударилась головой об один из здешних камней. Многие члены отряда испуганно отшатывались — на девушку страшно было смотреть.
Но резче всех среагировал Бастиан. Редко Айрис доводилось видеть, чтобы кто-нибудь так торопливо вскакивал на ноги.
— Положите ее там, быстро! — он указал на ровный участок земли, покрытый плотным ковром травы, и буквально сразу же очутился рядом с Моной. Одним движением раскрыв сумку, Бастиан достал кусок холстины, смочил водой из фляги и начал осторожно стирать кровь с лица девушки.
— Дурное предзнаменование, — запричитала Доро. — Только бы нам вернуться! Я чувствую, что здесь всё уже против нас!
Айрис приблизилась к остальным, словно так и надо было. Краешком глаза она заметила Лисбет — та обхватила себя руками и дрожала, будто от страха.
Бастиан промывал то место на лбу Моны, которое выглядело хуже всего.
— Нужен кутасепт,[24] — бормотал он, — рентген… Воз-можно, понадобится зашить рану и…
Тут пай-мальчик осекся. Провел по ране платком, уже пропитавшимся кровью, затем еще раз и еще, пока лоб Моны не стал совершенно чистым. Ни ссадин, ни синяков, ни царапин на нем не было.
Улыбнувшись, Мона открыла глаза:
— Вы исцелили меня, Томен Зененшнайдер. Вы и впрямь мастер своего дела.