– Отстань! – откликнулся сын.

– Тут «Сам себе режиссёр», а я глажу. Не хочешь спуститься ко мне?

Молчание, потом скрип двери, стук его ножек по лестнице.

Я ничего не сказала ему про тарелку. Ничего совсем. Перенесла только старую лампу твоей матери из малой гостиной в обычную. Не лампа, а привет от времён Мисс Марпл – бордовый абажур с бахромой, свисающей вниз над изогнутой подставкой из темного дерева – но зато светит ярко, удобно гладить.

Потом я выгребла из подсобки кучу мятых вещей. Бог знает когда я в последний раз прикасалась к утюгу – много недель назад. Десять, если быть точной, но думать об этом я сейчас не хочу. И о том, какая у Джейми последние несколько месяцев, наверное, помятая форма – тоже. Гладить ему рубашки мне даже в голову не приходило. Но, слава богу, было так холодно, что он джемпер и не снимал.

Дверь в гостиную я закрыла, про весь остальной холодный мрачный дом можно не вспоминать – здесь, в гостиной, в свете лампы впервые стало уютно. Но, может, дело даже не в свете, а в мальчишеском смехе Джейми, который эхом отражается от стен.

Помнишь, как он хохочет, Марк? И задыхается, и вздыхает, и хихикает – пока снова что-то его не выведет из себя.

– Ну нет, – гогочет Джейми, закрывая глаза ладошкой, но расставляя пальцы, чтобы подсматривать, – ну кому такое сделать захочется?

Бросаю взгляд на экран. Там кто-то в ужасный шторм забирается на крышу. По комнате разносится закадровый смех. Что сейчас произойдёт, понятно, но Джейми весь дрожит от хохота.

В том, что семилетний мальчик со смеху покатывается, глядя на чужую беду, есть что-то ужасное. Но мне всё равно. Я и не обращала внимания, как не хватало мне сыновнего смеха, тех чувств, что я испытываю, его слыша, – будто вокруг летний день, будто я встретилась со старыми друзьями. Не замечала я, как мне этого не хватает. Не стало тебя, и какие-то части меня и Джейми в тот день умерли вместе с тобой.

А потом краем глаза я замечаю движение. Всего мгновение: в саду вспышка света пронзает сплошную темноту. Но у меня по коже бегут мурашки, а улыбки как не бывало. От гладильной доски перемещаюсь к окну.

Сквозь одиночные ставни внутрь проникает промозглый воздух. Снаружи всё как смоль, будто носом упёрлась в чёрное зеркало. Вижу, как отражается в стекле свет лампы, диван, Джейми, смотрящий телевизор. Вижу своё лицо – выпирающие скулы, которые я сама-то не узнаю, пустые глаза вперились во тьму.

Тело непроизвольно начинает трястись, я быстро отхожу.

Уже почти снова встала за гладильную доску, как вдруг – опять вспышка, на секунду зажигается белый свет, может быть, фонарика, может быть, телефона, освещая верёвочную лестницу, ведущую в дом на дереве, и силуэт, стоящий за ней.

И тут звонит телефон.