– Достаточно вопросов, молодой человек. В твоем возрасте я был бы счастлив, если бы мог позволить себе карьеру музыканта.

Вольфганг еле удержался, чтобы не закатить глаза. Старая песня! Семейная традиция, закрывшая отцу путь к музыке.

– Но, в отличие от тебя, мне это позволено не было. Мой отец запретил мне. А ведь у меня был талант. Мой учитель музыки собирался даже выдвинуть меня на стипендию. Но в нашей семье была традиция изучать медицину, и мне тоже пришлось стать врачом. Мне кажется, ты не ценишь своего счастья – иметь родителей, которые готовы поддержать твой талант. – Отец вновь занялся булочкой, посмотрел на часы и сказал, обращаясь к матери: – Со следующего понедельника у нас в клинике заняты все койки, эта неделя будет ужасно тяжелой. Я думаю, что завтра днем посижу дома, поработаю над налогами, а потом мы можем поехать в тот мебельный магазин, если хочешь.

Мама ошеломленно кивнула:

– Да, конечно.

Вольфганг знал, что таким образом отец пытается дать понять, что считает разговор оконченным, но он уже не мог остановиться.

– Если я такой невероятно талантливый, – его голос прозвучал неподобающе громко, – почему я хожу в самую обыкновенную школу в этой дыре на краю света. Почему вы не послали меня хотя бы в музыкальный интернат?

– Потому, что это лишило бы тебя детства, – раздраженно ответил отец, – и превратило бы все твои задатки в ничто. Как коршуны налетели бы эти организаторы концертов, которые продадут душу дьяволу, только бы отправить тринадцати– или четырнадцатилетнего соло-виолончелиста в мировое турне. А то, что таким образом ты сразу перегоришь и будешь потерян для настоящей музыки, их нисколько не интересует.

Вольфганг смотрел на отца чуть не плача.

– Но что за образование я получаю здесь? В школе наш учитель по музыке играет на пианино как дилетант, – черт, он не может отличить на слух Рахманинова, пока не увидит надпись на пластинке. Дважды в неделю уроки у Егелина – и это все.

– Егелин – выдающийся учитель. И госпожа Валлер была выдающимся учителем. – Отец сделал резкое движение рукой, как будто хотел согнать этот разговор со стола. – Кроме того, у тебя достаточно таланта, чтобы наверстать упущенное в высшем музыкальном училище. У тебя есть талант, ты понял? Это главное, а остальное не так важно.

Вольфганг со вздохом откинулся на спинку стула. Что я, собственно, делаю? Он посмотрел на свою тарелку и обнаружил, что во время разговора, сам того не замечая, раскрошил свою булочку на множество маленьких кусочков. Что я говорю? Я совсем не хочу становиться никаким солистом. Это отец об этом мечтает, а не я.

Мама протянула руку, как будто хотела приобнять его, но сдержалась, и рука осталась лежать на темно-коричневой лаковой поверхности стола.

– Знаешь, – тихо сказала она, – я думаю, что одаренный человек всегда сомневается в своем даре. Только бездари всегда уверены в себе.

Вольфганг посмотрел на нее и кивнул без особой уверенности. Он думал о прелюдии си бемоль, которую он пытался сыграть в понедельник, о том, как мертво и безжизненно она звучала, как будто бы ее играл не человек, а музыкальный автомат. В горле застрял комок. Все эти годы, все часы, посвященные занятиям музыкой… Если его таланта недостаточно для того, что он еще недавно почитал своим главным стремлением, – чем же он должен тогда заняться?

Чего же я хочу? – спрашивал он себя, но не находил ответа. Он его не знал.