Рене вообще считала, что ей повезло. Дом оказался построен из камня, а не опилок, как большинство канадских малоэтажек, так что, когда этой зимой провинцию вновь накроют метели, у неё будут все шансы пережить несколько дней без света, воды и, самое неприятное, отопления. Так что, приободрившись, Рене подхватила герберу, свой чемодан и отправилась покорять скрипучие высоты.

Снятая впопыхах квартира оказалась крошечной и довольно убогой. Голые стены с чуть облупившейся краской, полутёмная ванная, спальня и, конечно, гостиная, что отделялась от кухни длинным диваном. У Рене ушло два часа, чтобы перетаскать вещи наверх, и четыре на попытки их все уместить. Так что поздним вечером, бережно развесив свои акварели, она только успела проверить герберу, что устало поникла в найденном на заднем дворе старом горшке, а после без сил упала в кровать. От той тянуло пылью и затхлостью, но Рене было уже наплевать. Всё, о чём она мечтала – спать, спать, спать.

Первое монреальское утро оказалось солнечными, морозными и ветреными. Всю ночь влажный ветер мотался по острову, натыкался на здания и стремительно пролетал под мостами, гудя меж тревожно раскачивавшихся проводов. Этот гул сливался с шумом двух автострад, и Рене даже во сне слышала свист, с которым тот забирался в щели под рамой и качал закрытые жалюзи. То были новые, тревожные звуки. Они заставляли что-то нервно сжиматься внутри и ворочали в голове тяжёлые мысли, не давая провалиться в безмятежные сновидения. В полудрёме Рене бродила по коридорам и переплетениям лестниц, улавливала знакомый гул операционных и постоянно где-то издалека ловила отзвук того самого голоса:

«В моей работе споры часто заканчиваются плачевно…»

Рене хотела о чём-то спросить незнакомца, искала глазами в длинных и извилистых коридорах, но затем налетал ветер, и о камни разбивались гигантские волны. Тогда она снова ворочалась под сбившимся одеялом, не в силах выбросить из головы странную встречу. Рене закрывала глаза и видела ровную строчку на чёрной кожаной куртке, контрастно бледную широкую кисть с выступавшим рисунком вен. Ощущала тепло руки сквозь время, расстояние и ткань давно снятого платья. А потом резко подскочила на кровати, стоило в рассветном полумраке раздаться тихому щелчку приёмника. Секунда тишины, и в комнате зазвучала музыка.

– Тише ты! – Рене дёрнулась, чтобы накрыть приёмник подушкой, но немедленно замерла, когда на пол посыпались забытые с вечера справочники по хирургии. Они шумно ударяли твёрдыми корешками по тонкому дощатому полу, пока сердце в груди отчаянно трепыхалось. О нет! Нет-нет-нет!

Невозмутимо напевал Моби из-под тонкого слоя синтепона, пока Рене лихорадочно прислушивалась к каждому шороху и всё сильнее прижимала к себе древнего, но бодрого уродца.

– Пожалуйста! Ну, пожалуйста, замолчи, – бормотала она, а сама пыталась не глядя нащупать кнопку выключения. Но приёмник разошёлся не на шутку:

– выдал он вместе с хрипами и свистом помех, а потом ручка наконец поддалась, и музыка смолкла. В комнате стало божественно тихо. Просидев неподвижно почти минуту, перепугавшаяся Рене наконец рискнула высунуть из-под одеяла одну ногу, затем другую и в последний момент успела подхватить атлас хирургических операций в свеженьком десятом издании. Так же осторожно она положила книгу на прикроватный столик и только тогда медленно перевела дыхание. Кажется, обошлось.

Больница общего профиля Монреаля располагалась у подножия горы Мон-Руаль, что своей лесистой плоской верхушкой будто бы насмехалась над острыми пиками далёких высоток. С каждым порывом мягкого ветра оттуда на каменные мостовые доносился аромат золотившихся клёнов, с которыми сливалось здание цвета песчаных откосов. Вереница подземных пешеходных тоннелей, которыми так славился город, лишь парой кварталов не доходила до дверей в крупнейшую клинику. И Рене, что прильнула к окну автобуса, наблюдала, как понемногу, словно из-под асфальта, вырастал огромный больничный комплекс. Он показывал себя постепенно. Медленно поднимал упиравшуюся в небо колонну центрального здания, чтобы в один момент, когда двигатель в последний раз натужно взревел, раскинуться корпусами да крыльями вдоль проспекта Седар. Больница была огромна. Гигантская настолько, будто хотела своей высотой и масштабностью превзойти все до единого новомодные центральные застройки. И настолько же основательна, что в лучах медленно поднимавшегося солнца, казалась похожей на форт.

Крыло главного врача со скромной пластиковой табличкой «Док. Лиллиан Энгтан» нашлось практически сразу, стоило пройти пять коридоров и штуки три лестницы. Остановившись перед глухими дверями из тёмного дерева, Рене нервно подумала, что в первые пару месяцев ей понадобятся не только карта и компас, но ещё и недельный запас еды, воды и, быть может, собака-поводырь, дабы не заблудиться в бесчисленных коридорах. Внутри больница была едва ли не в два раза больше, чем казалась снаружи, и это пугало. Рене постаралась незаметно потереть шрам, но в этот момент тяжёлая дверь отворилась.

Кабинет миссис Энгтан ничем не напоминал ни офис главного врача в Квебеке, ни мрачное убежище Филдса, ни закуток Чарльза Хэмилтона. Здесь было светло, просторно и в чём-то даже пустынно. Рене старательно избегала в голове слова «бездушно».