Мне снился Миролюб. Причем был он подростком. Обрывочные картинки просто взрывали мозг красками и даже запахами. Пахло скошенной травой и дождем. Миролюб улыбался юной красавице. Судя по простой одежде, девушка не принадлежала знатному роду. Улыбка Миролюба была не той, которую привыкла видеть я. Не было в ней ни тени смущения, ни искры веселости. Она была четкой, выверенной. Впрочем, княжич все равно был красив даже с этой неискренней улыбкой. И девочка так считала – я точно видела. Ее пальцы робко скользили по щеке княжича, медный браслет, слишком большой для ее запястья, сполз почти до локтя, обнажив тонкую загорелую руку. К счастью, на моменте их жаркого поцелуя картинка сменилась, и я увидела Миролюба ребенком.

Он стоял напротив троих таких же мальчишек и зло щурился, а на его щеках алели яркие пятна. На нем была нарядная крашеная рубаха, а на мальчишках – изрядно поношенные, местами прохудившиеся.

– Повтори, что сказал! – звонким голосом потребовал Миролюб.

Ему ответили дружным смехом, и один из мальчишек, тот, что был постарше, прокричал:

– Ты и так слышал, калека!

После этих слов Миролюб бросился разом на троих обидчиков. И не было в тот момент ни охраны рядом, ни дружины за спиной.

Картинка сменилась, и мне оставалось только догадываться, чем закончилось дело.

В большой комнате сидел Любим в нарядной рубахе, при мече. Перед ним склонились люди в дорогих одеждах. Наверное, какие-то заморские послы. За правым плечом Любима стоял Миролюб. Я не могла точно определить его возраст. Вероятно, чуть меньше двадцати. Сидевший князь загораживал левую часть тела сына, и легко было поверить в то, что у Миролюба обе руки целы. Я снова поймала себя на ставшей уже привычной мысли, что он выглядит очень сильным и уверенным. Но вот кто-то из купцов протянул свиток, и Любим коротко кивнул. Миролюб тут же вышел из-за его плеча и спустился по ступенькам принять свиток. Посол бросил взгляд на заправленный за пояс рукав рубахи. В его взгляде мелькнула смесь жалости и брезгливости. На лице Миролюба не отразилось ничего.

Потом я вновь увидела Миролюба с девушкой: на этот раз светловолосой, курносой и босоногой. Она, хохоча, убегала по лугу, а он со смехом пытался ее догнать. И казалось, что, стоит лишь догнать, вовек не отпустит. Но девушка бежала быстро. То ли вправду была так легконога, то ли он нарочно поддавался. Наконец она уколола босую ступню и, поджав ногу, повалилась на траву. Он догнал, упал на колени, осторожно обхватил ладонями девичью ступню, и я вдруг осознала, что это не Миролюб. Юноша очень нежно гладил пострадавшую ступню девушки двумя ладонями, пока она смеялась и отталкивала его руки. Я смотрела на мальчика из моего давнего видения. На его виске не было белой пряди. И глаза были синими-синими. А во взгляде смех и беззаботность, которых я ни разу не видела у Миролюба.

Мысли во сне ворочались словно нехотя, будто вязли в чем-то, но мне очень хотелось узнать, что стало с этим мальчиком. И еще до того, как картинка сменилась, в голове всплыл обрывок разговора Миролюба и Альгидраса: «Пластина дядьки моего Светозара». – «…дядьку-то не уберегла», – и я увидела мужчину, стоявшего на коленях и стягивавшего оторванным куском плаща грудь раненого человека. Одного взгляда на бледное лицо было достаточно, чтобы понять, что это – тот самый мальчик. Синие глаза, которые я только что видела смеющимися, неотрывно смотрели в небо, и было ясно, что он мертв. Только мужчина, что держал его в своих объятиях, никак не желал этого признавать, повторяя как заведенный:

– Малой, ну, ты что удумал, а? А как же курносая твоя? Малой, ну, а матери я что скажу?

И потом совсем шепотом: