ВХОД

Девушка в студийном павильоне поправила на голове наушники и сделала знак звукооператору. Отделенный стеклом аппаратной, тот кивнул и нажал кнопку воспроизведения записанного материала. Она предпочитала слушать в наушниках.

Первая композиция – жесткий импровизационный рок (стиль, претенциозно именуемый ангст-рок[1]) – была записана недели три назад. Девушка была ведущей вокалисткой группы. Записи этого сета еще никто не прослушивал; надо было вначале собрать деньги и расплатиться за студийное время. Контракта на альбом у нее еще не было. Да и будет ли вообще?

Ее звали Соня Пфлюг; сценический псевдоним – Кэтц Вэйлен. Теперь все называли ее Кэтц, даже в семье. Несколько минут она сосредоточенно прослушивала запись, все заметнее чему-то хмурясь. Наконец она заерзала на своем стульчике – как будто неуютно ей было в этом студийном павильоне, на жестком пластиковом сиденье. Что-то ее раздражало, и раздражало все сильнее. Слушая фонограмму, она медленно покачивала головой. Наконец Кэтц нервно постучала по стеклу, отделяющему павильон от аппаратной, и звукооператор нажал «стоп».

Она переключила тумблер и заговорила по внутренней связи:

– Там какой-то голос слышно на заднем плане! Хотя мы никаких наложений не делали. Причем ни на кого из группы не похож. Вообще непонятно, что он там такое несет. Что еще за хрень! Голос… Да чего ты там плечами пожимаешь! А? Не надо мне лапшу вешать! Наверно, радио или еще какая лажа проникает через изоляцию. Так что, если мы хотим, чтобы она на запись не попала, надо ее вычислить, засечь как-то. На какой частоте, все такое… Чего ты мне башкой машешь – здесь же воздух, на хрен, рябит от волн: тут тебе и радио, и телефоны, и микроволновки – и все незаметно проходит через нас… Типа «бездуховность, бля, в эфире», как старые мудрые люди говорят. Какой-нибудь там мудлон со своими дебильными новостями или реклама пивная прямо в фонограмму лезет. Что – нет? Да я его слышу! В буквальном смысле. Ну-ка, смикшируй его – выведи повторно, чтобы лучше было слышно. Хочу вычислить, что это там – радио или еще что; может, номера какие-нибудь услышим… Ну просто весь сет из-за него псу под хвост. Ну как? Слышно теперь? Так… я…

Она снова надела наушники, дав знак оператору включить воспроизведение.

И голос на фонограмме, теперь ясно различимый на фоне музыкального буйства, произнес: «Привет, Кэтц». И хохотнул, с какой-то сумасшедшинкой. «Надеюсь, ты меня узнаёшь. У других наших это получается с переменным успехом – делать так, чтобы их голоса доносились до вашего мира. У мертвых нет голосовых связок. По крайней мере, в вашем понимании, потому что из вашего…» – голос поперхнулся смехом с едва уловимым оттенком истерии. Знакомый голос…

«… Извини. Стоит мне подумать об этом самом "понимании", как меня невольно пробивает смех из-за того, что произошло. Из-за того, какими я вижу вещи сейчас. И какими я видел их тогда. До Великой Чистки. Прежде чем увидел Всеохватный Разум. Он объемлет нас всех. Впрочем, мне необходимо фокусироваться на тебе. Я хожу неподалеку… я сказал «хожу»? Да, именно так, потому что у меня есть тело – там, где я сейчас пребываю. Хотя в твоем понимании его нет. Фокусировка… Я вынужден входить в определенное состояние, чтобы поддерживать с тобой связь, потому что… я вынужден вести рассказ с позиции… м-м… твоего мира. Я все блуждал и размышлял об этом целыми днями, сводя картину воедино, возвращаясь посмотреть на себя – я имею в виду, назад по оси Времени… (Ну зачем этот словесный туман?) Посмотреть на себя, пройтись по всей шкале. Отчетливо все рассмотреть. Мне на это дана уйма времени, потому что я буду соприкасаться с вашим миром еще сорок – в моем исчислении – лет. Я в вашем мире почти нахожусь, но все-таки не полностью, слегка обособленно. Я держусь к нему вплотную из-за Города и тех, кто здесь со мной. Я им всем оказываю помощь. Они все взаимосвязаны, так или иначе, на одной линии. Совокупный разум каждого города сообщается посредством единой, общей пуповины… Нью-Йорк, Сан-Франциско, Лос-Анджелес… хотя последний настолько распылен, раздроблен на осколки, хищный… Все города, все физически связаны. Он невыразимо уродлив и прелестен, этот ментальный резервуар… Кэтц, а ты красива. Кажется, я никогда тебе этого не говорил. Ты красивая. Я всегда хотел тебе это сказать. Просто боялся, что ты рассмеешься и назовешь меня занудой или слепцом. Ты бы точно подняла меня на смех. Но теперь все изменилось. И я могу откровенно сказать, что люблю тебя.

И еще – почему я поступил именно так, как поступил. Почему отпустил тебя в Чикаго. Я знал, что ты общаешься с разумом Чикаго. На каком-то уровне я заранее знал, что именно произойдет. Отныне я просто выполняю определенную функцию, Кэтц.

Бог мой, Кэтц, как же ты все-таки красива! Ведь я вижу тебя изнутри: твое, и только твое энергетическое поле; ту сокровенную точку, где – интересно, как бы ее назвать? – теплится огонек твоего сознания. Я различаю ее – ну, как можно различать слабо светящуюся дужку в лампе.

Надеюсь, что ты узнаёшь мой голос. Я использую своего рода импульс, создающий определенные звуковые волны – надеюсь, похожие на мой голос. Что-то вроде чревовещания между разными измерениями. Ты слышишь меня? Это я, Стью! Кто же еще, а?»

Сдернув с себя наушники, Кэтц махнула звукооператору. Тот остановил фонограмму. Она сидела с побелевшим лицом, уставясь на пульт. Затем встала, подошла к своей сумке и, достав флакончик с успокоительным, после глубокого вдоха пригубила. «Это и вправду он», – стучало у нее в голове.

Возвратившись, непослушными руками снова надела наушники. Минуту она сидела в нерешительности, собираясь с силами. Наконец дала знать звукооператору, чтобы тот снова включил запись.

«Кэтц, я хочу, чтобы ты меня поняла. Почему я не мог отправиться с тобой. Почему позволил Городу сделать то, что он сделал.

Смешно сказать, но время для меня теперь ничего не значит. Как только лабиринт изучен, по нему можно следовать в любом направлении. Можно стоять рядом и наблюдать сцену собственного рождения. Невидимый, я стоял возле больничной койки своей матери и смотрел, как появляюсь на свет! Наблюдал за тем, как расту. Вернулся назад, чтобы отсмотреть повторно. Вникнуть, взглянуть на все объективно. И хочу рассказать тебе все как было, от начала до конца, даром что по большей части ты сама при этом присутствовала. Надеюсь, я уложусь во время твоей записи. Думаю начать с той ночи в клубе – точнее, второй ночи твоего тура по Сан-Франциско. Ты только что возвратилась из Чикаго. В ночь, когда я попросил тебя "прозондировать" парня, которого хотел нанять вышибалой. Сейчас я как раз вхожу в нужное состояние. Я это чувствую. Третье лицо… Да-да, я – третье, стороннее лицо».