Несчастная жена бросилась к солдатам, умоляя пощадить ее мужа; она плакала, ползала на коленях от одного солдата к другому, обнимала их ноги и целовала сапоги. Один из солдат сильно ударил ее носком сапога в лицо, и она опрокинулась на землю; а другой в это время чиркнул спичкой и поджег платье Воронова.
В один миг несчастный человек превратился в живой факел.
Нечеловеческий вой горящего человека был встречен диким хохотом. Солдаты, взявшись за руки, образовали вокруг горевшего хоровод, который под звуки гармоники, дико кружась, приплясывая, хохотал и орал плясовую песню; а вокруг этого адского круга бегала, рыдала, умоляла и взывала к Господу несчастная, окровавленная женщина… Дети, полумертвые от ужаса, оцепенев, смотрели на муки отца, который скоро перестал кричать, но жестоко корчился. Постепенно корчи ослабевали и, наконец, прекратились. Тело превратилось в обугленный труп с лопнувшими глазами и кровоточащими трещинами на обугленном мясе. Тогда солдаты с хохотом сказали притихшей вдруг женщине:
— Ну, барыня, так и быть, смилуемся над тобою: бери себе своего муженька и милуйся с ним!
Под звуки гармоники и взрывы хохота солдаты ушли; а жена Воронова села около трупа мужа и спокойно, без слез, говорит детям:
— Тише, дети, не шумите, — папа спать хочет!
Она сошла с ума.
Свидетелей было много, но никто не решился остановить дьяволов.
Детей кто-то увел с собою. О судьбе женщины о. Виктор не знал.
7
Прошло несколько дней, в течение которых Догерти продолжал скрываться в склепе. Но он понимал, что долго так продолжаться не могло: малейшая случайность могла выдать тайну его местопребывания, — и погубить монастырь и всех его монахов.
Нужно было уходить из Нижнего Новгорода.
Отслужив панихиду, Елизавета Михайловна свободно и беспрепятственно уехала по дороге в Москву, — проливая слезы о своем погибшем муже…
Дней через пять после ее отъезда Догерти достал паспорт на имя мещанина Якова Постышева и вышел из своего тайника. Широкие выцветшие пестрядинные шаровары, опорки на босую ногу, рубаха навыпуск, обтрепанный жилет, сильно подержанный картуз и небритое лицо так изменили наружность Догерти, что его вряд ли сразу узнала бы его собственная жена.
Масса новостей, ежедневно приходивших в Нижний со всех концов России о творившихся в ней событиях, да и то, что творилось в самом Нижнем, — вызывало новую злобу дня и скоро заглушило интерес к исчезновению Догерти; о нем уже не вспоминали…
Догерти понимал, что ему, незнакомому с окрестностями Нижнего Новгорода, будет трудно уйти из этого осиного гнезда. Поэтому он стал искать товарища. Те же монахи указали ему одного бесшабашного, но верного парня из нижегородских мещан, — Ивана Афанасьева.
Догерти скоро столковался с Афанасьевым, купил ему паспорт (деньги Догерти были переданы женой через отца Виктора) на имя Ивана Михайлова, разработал план побега, и поручил Афанасьеву произвести необходимые для пути покупки.
Все шло, по-видимому, хорошо; но в четверг вечером, накануне их отъезда, Афанасьев «проявил инициативу», зашел в парикмахерскую и заказал зачем-то приставные усы…
Усы были сделаны. Получив их, Афанасьев явился к Догерти и похвастал ими.