– О-хо-хо, – император тяжело вздохнул. – Перегрин, мне известно, что я очень красивый, но неужели монарх нужен стране только для красоты? Если парламент сможет ограничивать волю монарха, то это уже будет не монархия, и тогда зачем вообще нужен монарх?

– Но во многих странах внешнего мира есть и монарх, и парламент.

– Если они хотят заниматься самообманом, так ветер им в парус, а нам-то это зачем? Верховная власть принадлежит тому, чья воля не может быть ограничена. Если парламент может ограничить волю монарха, значит, верховная власть принадлежит парламенту, но тогда это республика. А зачем республике монарх?

– Эта фигура, символизирующая единство нации.

– Бессмысленные слова, ровным счётом ничего не значащие. Самая суть монарха в том, что он является проводником Божьей воли. Если парламент ограничивает волю монарха, значит он ограничивает Божью волю. А это уже не просто государственная измена, это дикое кощунство. Ты хоть понимаешь, до чего ты договорился, Перегрин?

Канцлер долго молчал, видимо, переваривая услышанное, потом начал с трудом говорить:

– Похоже, что вы правы, ваше величество. Видимо, я поддался очарованию демократической демагогии. Вы смотрите в глубь вещей, не сомневаюсь, что вам это дано от Бога. Вот так и становится понятной разница между императором и канцлером. Но мои, как вы изволили выразится, «предрассудки» имеют источником не только книги внешнего мира. Я вот всё не могу забыть, как огромные толпы народа кричали: «Да здравствует император!». Кричали единым сердцем и едиными устами. Тогда, похоже, народ обладал единой волей. И без этой воли народа вы никогда не смогли бы стать императором. Если бы народ тогда кричал: «Не нужен нам никакой император» или «Нам нужен другой император», кем бы вы стали, несмотря на принадлежность к древней династии? Даже тот факт, что вы из Меровингов, люди могли и не признать фактом, доказательства были, прямо скажем, зыбкими. Конечно, ни у кого из ваших приближённых подлинность дневника Эрлеберта не вызвала ни малейших сомнений, но что стоило мнение нескольких рыцарей перед мнением ревущей толпы? От этого рёва зависело тогда всё. И после этого вы считаете, что вовсе не народ вручил вам власть, и вы теперь не обязаны считаться с мнением народа?

– Да, именно так я и считаю. Власть дана мне Богом, и я обязан следовать исключительно Божьей воле. Если я перестану так считать, тут же отрекусь от престола. Но я никогда не забуду тех минут, когда огромные толпы народа единым сердцем и едиными устами кричали: «Да здравствует император!». Они тогда готовы были умереть за меня, а я готов был умереть за них. Это были воистину священные минуты единения монарха и народа. Ты абсолютно прав, тогда всё зависело от того, что именно кричит толпа. Но ты ошибаешься, если думаешь, что тогда народ избрал меня на царство, и я получил власть от народа. Сам народ так не считал. Народ увидел во мне избранника Божьего и прославлял тогда не императора, а Бога, который даровал им императора. Эти сотни тысяч людей никак не могли избрать меня на царство, потому что они ничего не знали про бедного рыцаря Ариэля, а большинство из них даже в глаза меня никогда не видели. Но глубокое религиозное чувство подсказало им, что этот рыцарь – дарованный им Богом император. Они не на меня тогда уповали, и я уповал не на них, но мы вместе уповали на Бога. Мы смотрели не друг на друга, а в одну сторону. Без такого единения монарха и народа подлинная монархия невозможна. Если император считает себя помазанником Божьим, а народ считает его узурпатором, значит монархии нет. Но речь идёт не о народном избрании, а о народном доверии. Не матросы избирают капитана, его назначает адмирал. Но если матросы не доверяют капитану, корабль никуда не доплывёт. Любая власть существует ровно постольку, поскольку её признают в качестве таковой. Отец имеет власть над детьми, но если дети не считают этого человека отцом, он не имеет над ними никакой власти. Если же дети видят в отце отца, он может поступать вопреки их желаниям, они поворчат, но примут его волю. Он может учитывать желания детей, а может и не учитывать, иногда он просто обязан поступать вопреки желаниям детей ради их же блага. Если отцом движет любовь к детям, все его действия оправданы. Это образ монархии. Я люблю своих подданных, я готов отдать за них жизнь, но я никогда не буду исполнителем любых народных прихотей.

– Я понял, государь, я понял, – Перегрин с искренним восхищением посмотрел на императора. – Но откуда у вас столь глубокое понимание природы монархии? Ведь всего несколько лет назад вы были простым рыцарем, не имевшим ни одной причины размышлять о сущности власти.

– С тех пор я много думал и много молился. Потом опять думал, потом опять молился. Но дело не в том, что моя молитва так сильна, а разум столь могуч. Есть благодать помазания на царство, это нечто отдельное от моей личности, но действующее в согласии с моей волей. Бог даёт своему помазаннику понимать то, что необходимо для управления. Впрочем, благодать помазания не действует автоматически. Я вполне могу стать плохим императором, то есть негодным инструментом в руках Божиих.

– Может быть, плохим императором надо считать того, кто каждое своё слово считает идущим непосредственного от Бога?

– Безусловно, – грустно улыбнулся Дагоберт.

– И если император не слушает советников, не интересуется мнением простых людей, поскольку считает себя подключённым к источнику вечной истины, это, наверное, тоже не самый лучший монарх?

– Господи, даруй мне терпение, – немного шутливо сказал Дагоберт и закрыл лицо руками. Когда он убрал руки от лица, оно было смертельно уставшим, хотя по-прежнему немного ироничным. – Перегрин, зачем по-твоему мне нужен этот длинный и сложный разговор? Зачем я так сильно напрягаюсь, подыскивая самые убедительные слова, какие только способен найти, чтобы объяснить тебе смысл моих убеждений? Почему я так терпимо отношусь к своему канцлеру, который наелся недоброкачественного интеллектуального продукта и вот уже битый час выносит мне мозг? Неужели только потому, что мне наплевать на любое мнение, кроме собственного?

– Вы, конечно, не заслужили такого упрёка, ваше величество, – с достоинством ответил Перегрин. – Так же, как и я не заслужил упрёка в том, что выношу мозг государю.

– Извини. Что-то нервы на пределе.

– Ваше величество, у меня конкретное предложение. Пусть не нужен парламент, как законодательный орган, который может ограничивать волю императора. Но, мне кажется, монарх должен слышать голос земель, голос своих подданных. Мы с вами можем метаться по империи, как угорелые, но мы так и не получим достаточного представления о том, чем живёт, чем дышит страна, что на душе у простых крестьян и ремесленников, какие у них проблемы, чем мы можем им помочь. Император должен чувствовать дыхание страны. Для этого предлагаю создать Совет, как орган совещательный. Пусть люди на местах выберут представителей от каждого графства, от всех сословий, которые приедут в столицу и будут рассказывать вам о своих проблемах. Волю монарха никто не ограничит, но благодаря государственному совету, монарх будет принимать решения, основанные на хорошем знании реальности.

– Это дельное предложение. Император должен слышать голос территорий. Без этого воля монарха просто повиснет в воздухе. Но, дорогой канцлер, они же меня слезами зальют. Люди всегда и всем на свете недовольны.

– А для чего мы нужны, если не для того, чтобы осушать слёзы народа?

– С этим не поспоришь. Ладно, давай продумай техническую сторону формирования Госсовета, проводите выборы и собирайте народных представителей.