— Сейчас четверть второго! Мы договаривались на час. Нам надо поспешить. Две пожилые леди уже сидят в ресторане и воображают, что с нами приключилось какое-нибудь несчастье.

— Я не могу поехать с вами.

— Почему?

Во Франке снова вскипела ярость. Его невежество, которое он самоуверенно считает верной стратегией, начало всерьез действовать ей на нервы.

— Почему? Не знаю, может быть, я ошибаюсь, но, как мне кажется, я уже давно вам все объяснила! О чем, как вы думаете, мы все это время говорили? О погоде? — Франка слышала свой пронзительный, визгливый, неприятный голос, но паника неудержимо рвалась наружу сквозь напряженные нервы, заставляя забыть о приличиях.

Алан не поддался и на эту провокацию.

— Думаю, мы уже оба поняли, о чем идет речь. Но я не понимаю, почему вы, собственно, хотите остаться дома. У вас нет таблеток и вы боитесь панической атаки. Отлично. Но если она наступит, то она наступит. Неважно где — здесь или в Сент-Питер-Порте. Вы от нее нигде не убережетесь. Так что можете спокойно ехать.

— Если я останусь дома, то атака не будет такой сильной.

— Вы в этом уверены?

Франка вдруг почувствовала страшную усталость.

— Не знаю. Но обычно мне бывает очень плохо, и я не хочу, чтобы приступ настиг меня в общественном месте.

— Это понятно, но здесь вы будете совсем одна, а это тоже нехорошо.

Усталость наваливалась на Франку все сильнее, и она вдруг поняла, что сейчас, в данный момент паническая атака ей уже не грозит. Усталость была знаком того, что паника улеглась, не успев поразить ее. Паника переродилась в невероятное, невообразимое бессилие. Теперь паника вернется нескоро. Сначала должны восстановиться силы.

У нее не было даже сил на то, чтобы сдержать слезы. Она дала им волю, и они потекли по ее щекам.

— Простите, — пробормотала она, — я сама не знаю, почему я плачу. Я так устала, я так ужасно устала.

Она почувствовала, как руки Алана обняли ее, и уткнулась лицом в его мокрую куртку, но она этого не почувствовала, так как куртка стала еще мокрее от ее слез. Утешительная темнота окружила Франку, а руки Алана крепко держали ее, грели, не давали упасть.

Словно издалека она услышала его голос:

— Тебе не за что извиняться, в этом нет ничего страшного и стыдного. Плачь, просто плачь. Плачь столько, сколько тебе хочется!

Она отдалась на волю своих слез, своих всхлипываний, своего голоса. Она не желала больше сопротивляться, хотя и могла.

«Мне нужна сила, — думала она, — мне надо где-то взять силу».