Всего несколько минут не видеть перед глазами ухмыляющееся лицо Эйдена, называющего меня мудаком.
Несколько минут без мыслей
Сто восемьдесят секунд, когда я могу ничего не чувствовать.
Сидя на полу с вытянутыми перед собой ногами, я закрываю глаза и позволяю забвению принять меня в свои объятия, но, к сожалению, это длится недолго. Его всегда было недостаточно, а особенно теперь, когда Эйден написал письмо.
«Это долбаное письмо!»
Я открываю глаза и покрываюсь холодным потом, когда вижу, как оно валяется на полу в нескольких футах от меня. Смятое и отброшенное. Я перечитывал его раз за разом последние три месяца с того дня, как оно появилось в моем почтовом ящике в Камбодже. Спустя ровно две недели после смерти Эйдена.
Не отводя глаз от скомканного бумажного шара, на изломах которого тут и там показывается неровный почерк Эйдена, я подношу к губам бутылку и делаю глоток, стараясь смыть боль и страдание, которые циркулируют внутри меня. Я едва чувствую ожог от спиртного и почти могу одурачить самого себя, что пластиковая бутылка, куда я перелил водку, и правда содержит только воду. Сам не знаю, зачем продолжаю пытаться скрывать это, словно мой младший брат Джейсон не видел все те пустые бутылки, что я прятал у себя под кроватью или за полками и коробками в гараже. Вчера в багажнике моей машины он обнаружил целый ящик литровых бутылок, от которых я хотел избавиться, отвезя на свалку, но так этого и не сделал. Наверное, потому что был слишком пьян, чтобы туда ехать.
Я смеюсь, вспоминая разнос, который Джейсон устроил мне тем утром, после того как полез в багажник моей машины за домкратом и увидел тот чертов ящик. Он заставил меня пообещать перестать пить и обратиться за помощью, и я, конечно, пообещал. Джейсон мой младший брат, и я живу с ним в старом доме наших бабушки и дедушки, пока снова не обоснуюсь на прежнем месте. В доме, который бабушка после своей смерти завещала мне, и в котором Джейсон был вынужден остаться, чтобы приглядывать за ним, пока я находился вдали. Теперь я вернулся, но он по-прежнему здесь; заботится о доме и о своем старшем брате, вместо того, чтобы устраивать собственную жизнь. Он день за днем терпит мою жалкую задницу, хотя заслуживает гораздо большего, чем забулдыга-брат, который никак не может взять себя в руки.
И я выполнял свое обещание. Почти двадцать четыре часа я не прикасался к последней бутылке Tito’s, спрятанной на верхней полке шкафа. Я стискивал зубы, когда меня скручивала боль, и терпел, когда выворачивало наизнанку. Я делал это ради Джейсона. Ради своего младшего брата, у которого было такое же дерьмовое детство, но у которого, в отличие от меня, не было шанса вырваться из той ситуации. Я справился с трясучкой, головной болью и лихорадкой только чтобы не видеть, как он, вернувшись с работы, с жалостью смотрит на меня бесполезно просиживающего штаны на диване.
‒ Ты не должен был умирать! ‒ заорал я на письмо, которое все еще лежало рядом и словно манило подползти к нему и прочесть снова. ‒ Почему, черт побери, ты не сказал мне раньше?!
Пластик бутылки сминается под моими пальцами, когда я зло сжимаю ее в ладони и, поднеся ко рту, пью, пока все содержимое, за исключением нескольких капель, не исчезает.
Голос Эйдена жужжит в ушах, словно надоедливая муха. Он возвращается снова и снова, подталкивая к краю, пока я не затыкаю уши, чтобы его заглушить. Алкоголь не работает. Ничто не может заставить его исчезнуть.
Да, я мудак. Я чувствую себя виноватым. И я вернулся.
Получив письмо, я вылетел из Камбоджи первым же рейсом, желая приехать сюда, прежде чем станет слишком поздно. Не стал никому звонить, действовал инстинктивно и, конечно же, опоздал. Опоздал на две недели.
Я вернулся слишком поздно, чтобы попрощаться, слишком поздно, чтобы присутствовать на похоронах, слишком поздно, чтобы загладить вину. Слишком поздно для всего кроме алкоголя, с помощью которого пытаюсь забыть совершенные ошибки.