«Сколько ты еще собираешься твердить мне, что все нормально?», взорвался он, но в тот же момент осекся. Он будто одумался, или его сканирование показало, что телефонная линия была не вполне чистой. Не важно почему, но многоречивый Йоби вдруг заглох. Я чувствовал, что он мучается, типа, как священник, который не знает, чем закончить проповедь. На этот раз проповедь напоминала отпевание.

Мне пришлось выражаться более конкретно: «Слушай меня внимательно. Позвони Барону и скажи, что я жду его в десять в «Клубнике». Там безопаснее. И не говори, что нашел меня у Кинки. Скажи, что я был в одной компании, и что ты меня застал, когда я трахал телку. Пусть это будет какая-нибудь уличная шлюха. Только ни слова про Кинки, и все будет в порядке».

«Ты уверен, что так оно и будет?» Чем ниже спускался Йоби, тем было страшнее, он спускался туда, откуда не выберешься. Туда, где находился я.

«Йоби», я многозначительно вдохнул, а потом еще более многозначительно выдохнул, и сказал хриплым голосом, застегивая его рот на молнию: «Тебе виднее». Это было больше, чем дружба, больше, чем клятва. Это было чертовым проклятием. Констатацией факта, что тот, кто не прощает, не может и предать. Я верил в его страх. Страх заставит его понять, что по-другому было никак и что всегда все было ненормально. Вот так — дружба не знает снисхождения.

Когда он сказал мне: «Будь осторожен», я понял, что он переживет еще немало минут снисхождения.

«Не забудь, в десять, в «Клубнике», этими словами я полностью исчерпал содержимое своего ежедневника.

Мне стало тесно среди пустых деформированных банок из-под пива и пластмассовых коробок с недоеденной едой. Я разгреб остатки гулянки и, спотыкаясь, побрел к открытому окну.

Уже светало. Свет проглядывал из-за свинцовых краев уходящей ночи. Скоро в мои глаза ударит новый день. К этому моменту нужно подготовиться.

Кинки задумчиво курила сигарету, рассматривая отпечатки пальцев на разбросанных дисках. «Кофе хочешь?», это было все, что она сказала. Я кивнул головой и пошел в ванную, привести себя в порядок. Душ я принял по-солдатски, то есть тщательно и долго тер себя почти без воды и мыла.

Пока мы маленькими глотками пили кофе из хрупких чашечек, это был русский кобальт с цветочным узором, Кинки сказала: «Как это так, что ты никогда не спрашивал меня, правда ли, что я на самом деле положительная?». На ее лице по-прежнему оставалось задумчивое выражение. Оно хорошо сочеталось с нынешним сонным утром. Тем не менее, ее вопрос меня смутил. Это было на нее не похоже. Я хочу сказать, что настоящая женщина должна задавать два вопроса. Первый: «Выпьешь виски?». А второй: «Какого виски тебе налить?». Не знаю, была ли Кинки настоящей женщиной, но у меня нет никаких сомнений в том, что она была настоящей. Просто она умела быть выше повседневных словесных поносов, даже когда получалось так, что она сама что-то сговняла. Откуда тогда это? Я был слишком сосредоточен и напряжен, чтобы пускаться в расспросы. Ёб твою мать, все так обнажено, а жизнь продолжает оставаться запутанной. Жизнь или смерть, хрен его знает, из-за чего происходит эта очевидная неразбериха.

«Как это так, что ты постоянно заботишься обо мне?», я беспомощно пожал плечами. Она заставила себя засмеяться, нервным смехом. Я не был способен даже на это. Несмотря на то, что мы с ней вместе многое пережили, я не был ее вирусом, я не вошел в ее жизнь.

Я вытащил из кармана бабки, которыми откупился Джоцко, и положил их на небольшой круглый столик. «Возьми эти деньги. Они совершенно чистые и совершенно годные к употреблению», сказал я мягко, голосом, который не потерпит отказа.

«Почему ты даешь их мне?», вздрогнула она, как будто только что очнувшись от приятных мечтаний.

«Потому что не знаю никого, кто сумеет спустить их разумнее, чем ты», сказал я.

«Неужели уже до такого дошло?», она слегка нахмурилась, глядя на аккуратную пачку банкнот. Дело становилось все более реальным. Слишком реальным, с точки зрения ее вкуса. А она своему вкусу придавала очень большое значение.

«И вот наступил последний момент», проговорил я с дружеским, идиотским смехом. А я придавал очень большое значение своему идиотскому смеху.

Когда с кем-то прощаешься, нужно делать это максимально по-детски.

Я встал, сунул в карман пачку с сигаретами и зажигалку и сказал: «Ну, я пошел».

Она не спросила, вернусь ли я, или когда мы увидимся. Кинки была хорошо воспитанной девчонкой.

В то утро я, уже в который раз, почувствовал ту самую пустоту. Не существовало никого, никого, кто был бы достоин исчезновения. Нужно мне смириться с тем, что Бог никогда не рискует…