- Ой, нехорошо такую службу пропустить, стыдно. - покачала головой Аграфена. - Возьми Настасью, еще кого, найдите боярышню, велите ко мне прийти, я ее пожурю.
Ненила убежала. В ожидании племянницы игуменья задремала на ласковом весеннем солнышке. Блаженная дрема была прервана деликатным покашливанием. Игуменья открыла глаза и увидела переминающуюся поодаль Настасью.
- Матушка игуменья, мы уж ищем, ищем, и в трапезной, и в кельях, и в саду были, в каждую щель заглянули, нет нигде боярышни.
- Как это нет? - грозно вопросила Аграфена.
Через минуту монастырь вновь кипел как потревоженный улей. Монахини кричали, звали, они облазили каждый закоулок, заглянули в каждую щель. Были посланы гонцы в деревню, обшарены все избы, мужиков отправили обследовать ближайшие рощи. К вечеру обезумевшая от треволнений прошлого и нынешнего дня Аграфена убедилась в исчезновении племянницы.
- Ненила, Настасья, когда вы Варвару Никитичну в последний раз видели, хоть помните?
- А как же, матушка, как вы велели боярышне с тем немецким офицером на его бесовском наречии поговорить, она к нему пошла, так с тех пор ее никто и не видал.
Тревожные мысли заскакали в голове Аграфены: "Иноземный офицер и с ним сплошь иноземцы..., а если княгиня Наталья правду говорила и был какой-то немец-англиец, а если эти вчерашние были вовсе и не от царя?" Ее растерянный взор шарил по двору и задержался на телеге с креплениями для колокола, которую еще не успели убрать прочь. Холодея от понимания, она поднялась и сделала несколько шагов к телеге. Сооружение, похожее на кресло, привлекшее ее внимание еще при первом появлении солдат - это сооружение и было креслом! Крепким и безопасным убежищем, в котором в течении недолгого времени могла просидеть спрятанная под колоколом девушка. Времени короткого, но как раз достаточного, чтобы скрыться из глаз обитателей монастыря. А там колокол набок, девушку на коня, и только их и видели.
Второй раз за последние сутки и, наверное, второй раз за всю жизнь, игуменья Аграфена при всем честном народе плюхнулась наземь и залилась слезами. Она рыдала, ясно, словно наяву слыша, как боярин Никита Андреевич, получив весть об исчезновении дочери, говорит: "Думал я, в вашей семье дурость одной Прасковье досталась, а выходит - на всех хватило".
Глава 23
Десятый день они уходили к Балтике. Державшиеся позади Аллен и Ла Жубер сообщили, что погони не было, значит, уловка удалась и монахини занялись своим ненаглядным колоколом, не обращая внимания ни на что другое. Вернуть его на место займет у них не меньше дня. Можно надеяться, что и потом игуменья не сразу хватится племянницы. Пока убедятся, что ее нет в монастыре, пока решатся на погоню... Итого два, в лучшем случае три дня форы. Мало, ничтожно мало в стране, где облик, речь, все явственно выдавало в них чужаков. Поэтому Джеймс безжалостно гнал отряд вперед. Кони шли спорой рысью, лишь изредка переходя на шаг. Сейчас, пока они еще опережали известие о похищении английскими моряками знатной девицы, можно было безопасно двигаться по проезжему тракту, но ночевать Джеймс все же предпочитал забравшись поглубже в лес. Они отдыхали ровно столько, сколько нужно было лошадям и снова мчались вперед. Несмотря на все старания сохранить силы лошадей великолепные резвые ахалтекинцы, купленные Джеймсом специально для нелегкого пути, уже превратились в бледные тени самих себя. Люди еще держались, а вот кони начинали сдавать.
Джеймс перевел тревожный взгляд на Варю, скакавшую в центре группы, в окружении его самых доверенных людей. Как всегда, встретившись с ним глазами она поджала губы и отвернулась. Она не собиралась отменять объявленную ему войну. Когда колокол подняли и он вскинул задыхающуюся девушку в седло, то ожидал чего угодно: криков, слез, площадной ругани, но не каменного, мертвого молчания. Варя замкнулась в своем негодовании как в крепости: не протестовала, не спорила, не пыталась бежать. Ее подсаживали на коня - она ехала, останавливались - она безропотно слезала. На коротких привалах она равнодушно проглатывала еду, а потом сидела не шевелясь и пристально глядя в огонь, но вся ее маленькая фигурка излучали столько яростного гнева, что рядом с ней невозможно было находиться. Казалось, она не ощущает неудобства или холода, Джеймсу постоянно приходилось закутывать ее в плащ. Его услуги она принимала также молча, без малейших признаков благодарности или же гнева, но смотрела на него при этом даже не как на врага, а как смотрят на приставучее насекомое. С каждым днем пути ее безмолвное презрение все больше отравляло жизнь, вгоняя Джеймса в глубокую тоску.
Частый перестук копыт за спиной заставил Джеймса обернуться. Из задних рядов его нагонял Толмач. Поравнялись.
- Слышь, барин, - начал Ванька, - Кони-то притомились за дорогу, с кажинным днем все хужее идут. И люди едва в седлах держатся. Отдохнуть как след надобно, подкормиться, а то от боярышни одни глазищи остались.
Джеймс метнул обеспокоенный взгляд в сторону Вари, оглядел свой отряд. Признавая правоту русского, спросил:
- Что предлагаешь?
- Ям тут неподалеку, где дед мой постоялый двор держит. Денек у него пересидим, лошадок обиходим, людям роздых дадим, дальше вдвое шибче побежим.
- Ты рехнулся, парень? В яме кто угодно может быть - солдаты, государевы люди, мало ли!