Ко мне подошёл высокий, богатырского вида, чернобородый крестьянин. Борода его горизонтально лежала на необъятном пузе. В руках его было что-то типа нагайки. "Ага, похоже, бригадир, или по-местному — староста". Его рубаха выглядела чище и богаче — с вышивкой и даже каким-то намёком на окрас. Он снял шапку, поклонился и пророкотал:

— Доброго здоровья тебе, барин!

Я кивнул, отвечать замешкался.

— Не скажешь ли, здесь ли ужо государь? Я, чай, ты из ближних его робяток будешь.

— Здесь. — Решил не раскрывать своего имени. — А скажи…

— Пахом — услужливо вставил староста.

— Скажи, Пахом, чего вы тут делаете, — я показал на мужиков с лицами, завернутыми в платки и грузящих тяжёлые колоды на телеги.

— Так, барин, тутыть сад царский прибираем да, вот Тихон Митрич, дьяк теремной, наказал свезть колоды пчелиные. Больно пчёлы злы, ащо пожалят государя.

Говоря, это он нависал надо мной как большая живая башня. Я хотел ещё что-нибудь спросить, но не успел. За спиной раздался конский топот и к нам подлетел Пётр Голицын, недавно пожалованный спальником. Он резво соскочил с коня и бросился ко мне.

— Государь! Слава богу, жив! Изволь, Пётр Алексеевич, быть во дворец. Матушка, Наталия Кирилловна, тебя кличет.

Я поморщился. Быстро же нашли они меня. Пахом, как услыхал, что разговаривал с царём, стал белее мела и бухнулся на колени. Прочие крестьяне, увидев коленопреклоненного старосту, тоже посрывали шапки и попадали на землю.

— Ты пошто здеся! Как ты, смерд, посмел с государем говорить! — Это мой тёзка уже старосте кричать стал. Замахнулся и оттянул того вдоль широченной спины. Из-за черных косм на стольника с ненавистью зыркнули глаза крестьянина. Видно Голицын это тоже заметил и ещё раз замахнулся нагайкой.

Возможно, если бы царь не дулся на меня и не отсиживался в глубине сознания, то я смог бы спокойно перенести незаслуженное избиение Пахома — мало ли холопов порют, на то они и холопы. Но моё советское воспитание всё-таки дало себя знать и я, не раздумывая, бросился заслонять от удара невиновного. Стольник в последний момент остановил свою руку, а то так бы прилетело и мне. Он испуганно и с удивлением посмотрел на меня. Я понял, что повёл себя не по-царски, но отступать было поздно:

— Стой! Не вини Пахома, то я его спрашивал. — Обернулся к крестьянам — Подите, работайте далее. Айда, Пётр Алексеевич, коли матушка зовёт. Вон и кравчий мой спешит. — От дворца, опережая метров на пятьдесят толпу прочих дядек и мамок, спускался Борис Алексеевич Голицын.

Князь, спустившись к нам на берег Яузы, по ошарашенному виду брата понял, что я учудил что-то, не соответствующее времени. Он отдышался, отёр рукавом пот с лица и сказал:

— Уф, ну и силён ты, Великий государь, тайно бегать. Как сумел-то мимо Матвеева с Головиным пройти-то?

Я посмотрел на стольника, потом на кравчего. Посчитал, что первому будет достаточно уже удивляться несуразностям моего поведения, и попросил его:

— Пётр Алексеевич, уведи всех этих дворовых, да скачи к крыльцу — сообщи матушке, что сыскали царя. Скажи, что буду вскоре у неё, только с князем вот перемолвлюсь.

Тот посмотрел на меня, кивнул, вскочил в седло и поскакал на перехват пылящей толпы мамок и дядек. Молодой Голицын остановился перед ними, крича, чтобы вертались. Те притормозили, но возвращаться не стали.

Дождавшись, когда вокруг нас не останется чужих ушей, Майор сказал: