Оба наблюдателя в центре группы двигались медленно и неуклюже; наверху они оцепенели от холода, и им мешала тяжелая одежда. Майклу они были отвратительны, как ядовитая змея; он чуть наклонил нос самолета и коснулся гашетки. Люди внизу превратились в серый дым и исчезли в низкой стерне. Майкл мгновенно поднял ствол «виккерса».

Шар, привязанный к земле, походил на цирковой павильон. Майкл начал стрелять, но зажигательные пули, оставляя серебряные следы в пахнущем фосфором дыму, без всяких последствий исчезали в мягкой шелковой массе.

Мозг Майкла, охваченный безумным гневом, сохранял ясность, а мысль работала так быстро, словно время замедлилось. Доли секунды, ушедшие на сближение с аэростатом, превратились в вечность, так что Майкл мог проследить полет каждой отдельной пули из ствола своего «виккерса».

— Почему он не горит? — снова и снова выкрикивал он, и вдруг понял.

Водород — самый легкий из газов. Выходящий газ поднимается и смешивается с воздухом над аэростатом. Очевидно, что он стреляет слишком низко. Почему он не понял этого раньше?

Он поставил «сопвич» на хвост, направляя огонь все выше, пока не начал стрелять по воздуху над аэростатом, и этот воздух неожиданно превратился в пламя. Горячее дыхание пламени устремилось к стрелку, а Майкл продолжал вертикально поднимать самолет и рывком заглушил двигатель. Лишившись тяги, машина прекратила подъем, на мгновение зависла и начала падать. Майкл нажал на рулевую педаль, выводя «сопвич» на классический разворот, и когда направил самолет прочь от аэростата, снова дал газ; созданный им огромный погребальный костер остался позади. Под собой Майкл увидел мелькание зелени: это Эндрю тоже круто повернул влево, едва не столкнувшись с шасси Майкла, и ушел почти под прямым углом.

С земли больше не стреляли: фигуры высшего пилотажа и ревущее пламя совершенно сбили с толку стрелков, и Майкл опять быстро укрылся за тополями. Сейчас, когда все кончилось, гнев его убывал почти так же стремительно, как возник; он осматривал небо над собой, сообразив, что столб дыма может послужить приманкой для «альбатросов». Но, если не считать дыма, небо оставалось чистым, и, перелетая через живые изгороди почти вплотную к ним, Майкл с облегчением поискал глазами Эндрю. Вот он, чуть выше Майкла, уже направляется к гряде, но одновременно движется наперехват.

Они встретились. Присутствие рядом Эндрю подействовало на Майкла успокаивающе; Эндрю улыбался ему и одновременно выражал насмешливое неодобрение: Майкл не подчинился приказу и совершил безумный подвиг.

Бок о бок они снова пролетели над немецкими окопами, презрительно оставив без внимания редкий огонь, а когда начали набирать высоту, чтобы пересечь реку, двигатель Майкла закашлялся и замолчал.

Майкл снизился к меловой поверхности. Двигатель ожил, взревел, машина перевалила через верхушку гряды, и мотор снова смолк.

Майкл колдовал над управлением двигателем, меняя подачу газа, переключая зажигание и шепча раненому «сопвичу»: «Давай, голубушка. Держись, старушка. Мы почти дома, милая».

Он почувствовал, как в корпусе самолета что-то ломается, одна из основных стоек хрустнула, часть приборов перестали давать показания, и смертельно больной самолет провис. «Держись!» — уговаривал его Майкл, но неожиданно в нос ему ударил острый запах бензина, и он увидел, что из-под кожуха мотора пробивается тонкая прозрачная струйка и превращается в потоке воздуха за машиной в белый пар.

Опасность возгорания — кошмар летчиков. Но в сознании Майкла еще не вполне иссякло боевое безумие, и он упрямо шептал: «Мы летим домой, старушка, еще немного».

Они пересекли гряду. За ней расстилалось ровное пространство, и Майкл уже видел темное «Т» леса, обозначавшее, что аэродром близко. «Держись, милая». Внизу люди выскакивали из окопов и махали руками, когда поврежденный «сопвич» пролетал над самыми их головами; одно колесо его шасси было отстрелено, второе свисало и колотилось о брюхо.

Лица солдат были запрокинуты, Майкл видел открытые рты: они что-то кричали ему. Они слышали стрельбу во время нападения на аэростаты, видели гигантские огненные шары в небе над хребтом, знали, что на какое-то время изматывающий артиллерийский огонь прекратится, и потому приветствовали возвращающихся пилотов, крича до хрипоты.

Солдаты остались позади, но их благодарность подбодрила Майкла, а впереди показались знакомые ориентиры: церковный шпиль, красная крыша шато, небольшой холм.

«Мы обязательно справимся, моя дорогая», — подбадривал он машину, но тут конец оборванного провода коснулся кожуха двигателя, и в зазоре мелькнула крошечная искра. С взрывным шумом вспыхнуло пламя, белый след пара стал огненным. Волна жара пронеслась по открытой каюте, словно от языка паяльной лампы, и Майкл инстинктивно развернул «сопвич» так, чтобы пламя относило в сторону и он мог смотреть вперед.

Надо садиться, куда угодно, только побыстрее, пока он не сгорел в пылающем каркасе самолета. Он нырнул к открывшемуся впереди полю; огонь уже охватил и шинель; задымилась и ярко вспыхнула ткань на правой руке.

Он шел на посадку, задирая нос самолета, чтобы погасить скорость, но машина с такой силой ударилась о землю, что у Майкла лязгнули зубы; самолет повернулся на уцелевшем колесе и тут же опрокинулся, врезавшись в живую изгородь на краю поля.

Майкл головой ударился о край кабины. Удар ошеломил его, но вокруг бушевало пламя, и он выкарабкался из кабины, упал на сломанное крыло, покатился по нему и свалился на грязную землю. На четвереньках он принялся спешно отползать от горящего самолета. Шерстяная шинель вспыхнула сильнее, заставив его с криком вскочить на ноги. Он рвал пуговицы, пытаясь избавиться от боли, бежал и дико хлопал руками, но пламя на бегу только разгоралось, становясь все ярче и горячее.