Она добавила, обращаясь, видимо, не ко мне, но разговаривая сама с собой:
— Милосердие, конечно, милосердие!
Не сумев убедить ее, что ребенка из Средних веков никогда не существовало, я решил сконцентрироваться на насущном.
— Ты не умрешь, Марианн! Нет никаких Трех Наставников!
— Все мои сердца закончились.
— Вот это чувствуешь? — Я взял ее за руку и прижал ладонь к ее собственной груди. — Сердце бьется по-прежнему.
— Пока что… А дальше все зависит от тебя. — Она снова надолго отвернулась к океану, а потом наконец прошептала тихо-тихо, хотя до других людей на пляже были дюжины ярдов: — Помнишь, что ты говорил, когда я покидала дом брата Хайнриха, как раз до появления наемников? Ты поклялся, что любовь наша еще не закончилась.
Я молчал, не желая поощрять подобные разговоры. Она стянула с шеи свой шнурок со стрелой.
— Это всегда было твое, и однажды ты поймешь, что с этим делать!
— Мне не нужно! — возразил я.
Но она все равно вложила наконечник мне в ладонь.
— Я все это время его носила, чтобы однажды вернуть тебе. Это твоя защита.
Она явно не позволила бы мне отказаться, и я взял шнурок. Но тут же добавил: пусть не думает, будто я принимаю ее рассказ всерьез:
— Марианн, я не верю, что когда-то эту штуку благословил отец Сандер.
Она склонила голову мне на плечо и заявила:
— Ты замечательно врешь! — А потом впервые задала вопрос: — Ты меня любишь?
Мы сидели близко-близко, прижавшись друг к другу. Она наверняка чувствовала, как колотится мое сердце. Мой врожденный шрам располагался прямо напротив того места на ее груди, под свитером, где было вырезано мое имя.
«Ты меня любишь?»
До сих пор я только признавался, что она мне «небезразлична». Пожалуй, она и так знала правду. Впрочем, я обыкновенный трус.
— Да. — Как долго мне хотелось признаться самому себе! — Да, я люблю тебя.