Приоткрыв окно, выпустила дым в темноту. Посидели молча, разглядывая друг друга. Нет, скорее жалость, чем брезгливость.
— Тогда ещё я оставалась круглой дурой и считала, что у близких людей не может быть тайн друг от друга…
В горле застрял ком, я боялась разреветься и потому засмеялась. Торопливо затянулась и, не докурив до половины, выкинула сигарету в окно.
— Она ушла той же ночью… Да, вот так просто. Хотя, нет. Нет. Прежде чем уйти, она сказала, что я сама виновата — во всём. И в смерти матери тоже.
Осторожно он тронул мою руку своей, левой, с тремя пальцами. Я прикусила губу — нет-нет, никаких слёз, никаких соплей.
— Девятый этаж… — чёртов ком царапал горло и мешал дышать. — Казалось бы — да — что может быть проще? Но тот случай там на Пресне… с майором…
— С каким майором?
— Коршунов… майор… — до меня, что я ему ничего не рассказывала. — Короче, я вскрыла вены. Пригодился опыт суицидников из психушки: тёплая ванна, пять таблеток димедрола, бритва. Кстати, резать надо не поперёк, как в кино, а вдоль — лучше всего крест-накрест. Вот так…
Подтянув рукав, показала руку.
— Знаю… — он кивнул и перевернул свою ладонью вверх.
Там, на запястье, белел шрам, похожий на вытянутый икс. Где-то вдали затарахтел мотор. Шум приближался. Черноту пробили фары, яркий свет полоснул по деревьям. Мимо с грохотом промчался грузовик. Правый габарит у него не горел. Во рту осталась сигаретная горечь, я уже жалела, что начала говорить.
— Чёртовы соседи с восьмого… их залило чуть раньше. «Ещё бы чуть-чуть» — как сказал доктор. Самое смешное — я угодила в ту самую психушку. На Восьмого марта. В палате все бабы делились на две группы: которым не хватило чуть-чуть и те, которые умирать не собирались вовсе. Из института чуть не отчислили, взяла академку… После кое-как восстановилась… Пожалели… Четвёртый курс…
У меня кончился завод, я выдохлась. Мне больше не хотелось ни убеждать, ни объяснять.
— Слушай, Америка. Если нет, то нет. Ты мне ничего не должен. Сделаю всё одна.
— Зачем? — спросил он.
Я глубоко вдохнула. Господи, как же не хотелось мне говорить об этом.
— Тридцать лет. Целая жизнь — да? Не было дня, не было часа — представь — ни одного часа за тридцать лет не было, чтобы я не тряслась от страха. Вчера, сегодня, завтра — всегда! На улице, на работе, дома. Даже во сне!
От затылка к вискам кралась боль, пока тихая, тёмнофиолетовая. Почти нежная.
— Даже во сне он приходит ко мне! С тем лезвием на пружинке! С подсолнечным маслом! Он мерещится в толпе, стоит за каждой дверью, дышит в пустую телефонную трубку! Вчера, сегодня, завтра — всегда!
У меня схватило голову, я сжала виски пальцами. Боль больше не таилась, вспыхнула ярко и красно.