— А кто счастливее голого дикаря в теплом климате? О, этого счастья хоть отбавляй. Он в высокой степени джентльмен, он обладает совершенным здоровьем; живет жизнью человека, рожденного, чтобы жить лицом к лицу с природой. Солнце светит ему не сквозь конторское окно, и луна — пе сквозь дым фабричных труб. Он счастлив; но скажите мне, где он? Белые его вытеснили; можно еще найти его на двух, трех островах, — так, кое-какие крохи.
— Предположим, — сказал Лестрэндж, — что эти дети выросли лицом к лицу с природой…
— Ну?
— Жили свободной жизнью…
— Ну?
— Просыпались под звездами… — он говорил с остановившимися глазами, как бы созерцая что-то очень далекое, — ложились вместе с солнцем, вечно купаясь в этом чистом воздухе, обвевающем нас теперь. Предположим, что оно так… Не было ли бы жестокостью вернуть их к так называемой цивилизации?
— По-моему, да! — сказал Станнистрит.
Лестрэндж промолчал, продолжая шагать по. палубе, с понуренной головой и заложенными за спину руками.
Однажды на закате Станнистрит сказал:
— Мы теперь находимся за двести сорок миль от острова, считая с полуденного расчета. Даже и при теперешнем ветре мы делаем по десяти узлов, и должны быть на месте завтра в это время дня, даже раньше того, если ветер посвежеет.
— Я очень расстроен, — сказал Лестрэндж.
Он спустился в каюту, а моряк тряхнул головой и, прислонившись к перилам, стал смотреть на великолепный закат, суливший опытному глазу прекрасную погоду.
Поутру ветер слегка упал, по в течение всей ночи он дружно дул не переставая, и "
— Что такое? — спросил Лестрэндж.
— Лодка. Передайте мне, пожалуйста, бинокль.
Он навел бинокль и долгое время смотрел, не говоря ни слова.
— Это маленькая лодочка, плывущая по течению, без людей. Нет, погодите! Что-то белеется внутри, но не разберу — что. Эй. там! — обратился он к рулевому, — держи слегка к штирборту— Он спустился на палубу.
— Мы идем прямо на нее.
— А есть в ней кто-нибудь? — спросил Лестрэндж.
— Невозможно рассмотреть, но я спущу вельбот и приведу ее.