Был четвертый день штиля. На корме устроили навес для пассажиров, под которым Лестрэндж пытался читать, а дети — играть. Зной и скука превратили даже Дикки в неопределенную, ворчливую массу, ленивую, как слизняк. Что касается Эммелины, то она совсем осовела. Лоскутная кукла валялась где-то на палубе, и даже шкатулка была позабыта.

— Папочка! — вдруг крикнул Дик, забравшийся на перила.

— Что тебе?

— Рыбы!

Лестрэндж подошел к нему и заглянул вниз. В смутной зелени моря двигалось что-то бледное и длинное, — что-то зловещее. Затем вынырнуло второе существо. Лестрэндж рассмотрел глаза, темные плавники, длинное туловище и с дрожью прижал к себе Дикки.

— Славная какая, правда? — воскликнул мальчик. — Я бы вытащил ее на корабль, будь у меня крючок. Отчего у меня нет крючка, папочка, отчего?

Кто-то дернул Лестрэнджа за платье. Эммелине также захотелось посмотреть. Он поднял ее на руки, но грозные тени уже исчезли, и зелёная глубь стала по-прежнему незапятнанной и невозмутимой.

— Как их зовут, папочка? — настаивал Дик,

— Акулами, — сказал Лестрэндж, лицо которого покрылось испариной.

Он поднял свою книгу — это был том Теннисона — и уставился на залитую солнцем палубу.

Море показало ему грозное видение. Поэзия, красота, искусство, любовь и радость жизни — возможно ли, чтобы эти могли существовать в одном мире вместе с теми? Он взглянул на книгу, лежащую у него на коленях, и сравнил то прекрасное, что видал в ней, с тем ужасным, что дожидалось поживы под килем корабля.

Было половина четвертого, и няня пришла за детьми. В эту минуту явился капитан Лефарж и остановился посмотреть влево, где показалась полоса тумана.

— Солнце слегка затуманилось, — сказал он, — надвигается туман. Видали вы когда-нибудь туман на Тихом океане?

— Нет, никогда.

— Ну, второй раз не захочется увидать, — заметил моряк, и, заслонив глаза рукой, стал всматриваться вдаль. Уже линия горизонта утратила свою ясность, и день затмился едва заметной тенью.

Вдруг капитан повернулся, поднял голову и стал водить носом.

— Что-то горит где-то! Должно-быть, этот болван слуга. Вечно, если не бьет стекла, то опрокидывает лампы и прожигает дыры в ковре, — Он подошел к люку, — Эй, там, внизу!

— Здесь, сер.