Двадцать первый день рождения я встретила в деревушке на одном из далеких островов Филиппин. Празднуя почти в полном одиночестве, в маленькой хижине из пальмовых листьев, я получила открытку от брата. Ее украшало изображение молодой женщины, карабкавшейся вверх по склону навстречу бородатому гуру, восседавшему на вершине. Брат зачеркнул подпись и поверх нее нацарапал: «Все еще ищешь смысл жизни?» Досадная проницательность со стороны человека, который в свои годы успел получить две степени Массачусетского технологического института и теперь присматривался к Гарвардскому университету. Моя же карьера в сравнении с его напоминала лихорадочное трепыхание птички, пытающейся убежать от накатывающих волн.

Отработав в Корпусе мира, я надела строгий серый костюм и поступила в консультационную фирму. Потом открыла собственный бизнес. Обручилась. У нас появился щенок и дельтаплан. Я заставила квартиру африканскими фиалками и декоративными альбомами экзотических стран, в которых теперь мне уж точно не придется побывать. Потом мы расстались. Я продала свою компанию и следующие 8 лет колесила по миру с видеокамерой. Я искала смысл жизни в хижине кечуа[2] на озере Титикака, среди вьетнамских морских цыган, приютившихся в заброшенных пещерах залива Халонг, и в Камбодже на замысловатых барельефах Ангкор Вата[3], изображающих битвы индуистских богов с демонами.

Однажды утром я проснулась и обнаружила, что живу в безликом здании, напоминающем отель на 12 сотен идентичных номеров в Вашингтоне, и иногда хожу на свидания с разведенным адвокатом, который, в свою очередь, иногда ходит на свидания еще как минимум с двумя такими же, как я. Вскарабкавшись на пресловутую вершину, получив работу на телеканале National Geographic», я занималась подготовкой к эфиру документального сериала, отснятого мной в Южной Америке.

И все же та открытка ко дню рождения до сих пор не давала мне покоя. Смысл жизни. Может, его поиски — это слишком по-детски или же я слишком рано прекратила искать? Одно ясно — здесь, в тесных квартирах-ячейках, залитых светом флуоресцентных ламп, где все мечтают лишь о собственном месте для парковки в подземном гараже и выстраиваются за ним в 8-летнюю очередь, — здесь мне этот смысл не найти.

Но, как ни уставали напоминать родители, мне уже исполнилось 34 года, и время поджимало. Я перепробовала себя в десятке специальностей, успела выучить 6 языков и 3 из них забыть, испытала все существующие хобби — от составления букетов до управления самолетом. Мои отношения с мужчинами были похожи на купание в ледяном фьорде в середине зимы: большие надежды, отчаянный прыжок, вполне предсказуемый ужас — и с визгом наутек Все это наводило на малоприятную мысль: проблема не в окружающем мире. Проблема во мне.

Было лишь одно место, где все мои заботы отступали хотя бы на время. Три раза в неделю, пристегнув к велосипеду спортивную сумку, я выруливала на центральные улицы и ехала в Академию дзюдо. После долгих часов борьбы, падений и барахтанья на матах я возвращалась домой, промокнув от пота и не чувствуя ног. Но в те ночи мой покой не нарушали ни беспокойные сны, ни бесконечное самокопание, когда просыпаешься ранним утром и уже не можешь заснуть.

Дзюдо я занялась вскоре после увольнения из Корпуса мира и усердно изучала его 11 лет. Это увлечение оказалось более долговечным, чем все мои романы, чем все обещания стать лучше, вместе взятые. В конце концов, я научилась не просто силе и равновесию, не просто приобрела уверенность в самозащите почти в любых обстоятельствах. Было еще кое-что. Большинство моих инструкторов были японцами, вся жизнь которых была полностью посвящена совершенствованию этого безмерно сложного искусства. Они точно светились изнутри почти неземным спокойствием и внутренней силой. Они всегда говорили, что невозможно овладеть боевым искусством по-настоящему, не понимая основополагающей философии. А чтобы понять философию, говорили они, надо понять Японию. Внутренний покой, который японцы обретают, глядя на простые предметы и созерцая природу, их готовность пожертвовать собственными нуждами ради общего блага — все это было мне совершенно чуждо и оттого еще сильнее завораживало. Что заставляет монаха по семь часов в день смотреть на стену? Как может гейша потратить всю жизнь на постижение элегантности единственного жеста в чайной церемонии?

Сосредоточение. Гармония. Ва[4]. Я даже не знала, что на самом деле означает это ва, но мне очень хотелось урвать от него кусочек для себя.

Проблема была в одном. Очевидно, что подобного знания нельзя достичь спонтанно, съев волшебный пирожок. Нужно отдать усилиям все сердце, всю душу. Уехать в Японию, прикоснуться к тамошней культуре и верованиям. Стать японкой. Этому следует посвятить минимум год времени, может, и больше, и немало средств.

Последние 10 лет я только и делала, что карабкалась на вершину горы. Можно ли теперь все бросить и, поддавшись дурацкому порыву, кинуться на поиски какого-то там счастья и покоя? Отчасти мне уже хотелось перестать метаться, может, даже завести семью. Барахтаясь на мате, я уже не замечала в себе прежней гибкости, как в 25 лет. После усердной тренировки просыпалась с болью в мышцах, с трудом передвигая ноги, и синяки теперь заживали медленнее. А в Японии, как известно, и маты жестче, и инструкторы суровее.

Подумав как следует, я решила, что идея с Японией нелепа, и стала вскользь вворачивать ее в разговоре с людьми, при первой же усмешке готовясь дать отступной: «Это не я придумала».

Мой старый друг, 28 лет проживший в Японии, женившийся на японке и воспитавший троих детей, с ответом долго не тянул. „Можно стать частью японского общества только в одном случае, — сказал он, — если твои родители — японцы и ты родился в японской деревне”.

Менее пессимистичным был ответ моего бывшего профессора востоковедения. «Легко, — ответил он. — Следующие 30 лет посвяти изучению японского этикета, после чего можешь начать говорить через куклу-чревовещателя, надев на голову бумажный мешок».

«Ты? — фыркнул давнишний приятель, с которым мы вместе летали на дельтаплане. — Ха!»

Наконец за чашкой, кофе я встретилась с коллекционером, 30 лет изучавшим антикварные деревянные гравюры и построившим чудесный домик на уединенном островке внутреннего Японского моря. Он выслушал меня, несколько минут молчал, затем спросил: «Что говорят все остальные?»

Я призналась, что их реакция не слишком оптимистична.

«Но вы же все равно поступите по-своему», — сказал он.

«А как же».

«Далеко же вам еще до японки», — рассудительно заключил он.