— Бросай дрын и беги!

Длинный Шест хихикнул и выполнил команду буквально — поднял дрын над головой, раскрутил в горизонтальной плоскости и метнул в патруль, как городошную биту. Весело рассмеялся и побежал прочь.

— Выход не там! — крикнул Джон вслед ему.

— Ха-ха! — отозвался Длинный Шест и затерялся в базарной толпе.

— Шоу идиотов, — пробормотал Герман себе под нос. — Пойдемте отсюда быстрее.

Бросок Длинного Шеста получился редкостно удачным. Конец дрына угодил командиру патруля в лоб, от удара дрын резко изменил траекторию и другой его конец врезался под дых одному из патрульных орков. А затем дрын скатился под ноги второму орку, который споткнулся и упал. Третий орк мог бы преследовать Длинного Шеста, но не стал — вначале застыл ошеломленно, затем стал помогать командиру подняться.

— Надо же, убежал твой раб, — констатировал Герман. — Дуракам везет. Пойдемте уже остюда, хватит пялиться. Если что, он был не с нами.

До выхода с рынка они добрались без происшествий. Вероятно, высшие силы решили, что на сегодня приключений достаточно.

Толпа рассосалась, теперь они могли говорить свободно, не боясь, что кто-то услышит, о чем они говорят. Разговор начал Джон. Он спросил:

— Аленький Цветочек, почему ты не взяла с собой Длинного Шеста?

Аленький Цветочек пожала плечами и вдруг почувствовала, что сейчас разрыдается.

— Но-но! — прикрикнул на нее Джон. — Рыдать дома будешь. Иди спокойно, не привлекай внимание. Герман, извини. Я и раньше знал, что эта девка сообразительностью не отличается, но такого от не ожидал. А что она натворила, кстати?

— Она много чего натворила, — сказал Герман. — Видишь ли, Джон, в Барнард-Сити принято, что пригожие наложницы не появляются в общественных местах без сопровождения, этого нет в законе, но так принято. Потому что слишком много развелось человеческих отбросов, по недосмотру богов не получивших на чело орочью жабу. Понижение в расе законодатели жопоголовые отменили, права человека, видите ли, тьфу на них! Вот и развелось уродов. На пригожую телку без защиты они смотрят как на добычу. В лучшем случае изнасилуют на ближайшей мусорной куче, и бросят, а ты ее потом лечи. А то и продадут перекупщикам в рабском ряду, и тогда уже ничего не докажешь, у добросовестного приобретателя рабыню не отобрать. Ну, то есть, отобрать можно, если триста дней судиться, но проще новую купить. И стража ничего не может с этими шакалами поделать, даже если заловят с поличным. Скажут: показалось, что полукровка или что беглая, захотели закону помочь, проявили сознательность гражданскую. А если у такого урода четыре полоски на лбу — с ним вообще ничего не сделаешь.

— Ты что, забыла, как говорить надо? — спросил Джон Аленького Цветочка. — Прямо на базаре начала складно говорить? Аленький Цветочек ничего не ответила, только всхлипнула.

— И ты тоже хорош, — продолжал Герман. — На бишопа с мечом попер… Рассказать кому — не поверят! Не будь ты таким великим воином — замочили бы тебя на месте.

— Не будь я таким великим воином, я бы на бишопа не попер, — сказал Джон. — А что мне оставалось делать? Даже если высокие чувства отбросить, ее никак нельзя было жрецу отдавать. Слишком много знает.

Аленький Цветочек почувствовала, что по ее щеке побежала слеза. Вот, значит, какое у него к ней отношение на самом деле. Слишком много знает! А она-то думала, он ее любит!

— Гм, — сказал Герман. — Ты как бы намекаешь, что стал на него нападать не в исступлении, а сознательно?

— Ага, намекаю, — подтвердил Джон. — Я же деревенщина, отморозок, с меня взятки гладки. Законов и порядков не разумею, живу по рыцарским понятиям, будто не в той эпохе родился. Сначала голову срубаю, потом обвинение предъявляю. Если бы я начал по-хорошему договариваться, бишоп ее ни за что не отпустил бы. А так, глядишь, я бы и без твоей помощи ее отбил бы. Но тебе все равно спасибо. Некоторое время Герман молчал, обдумывая слова Джона, а потом сказал:

— Да, ты прав, по-другому эту ситуацию разрулить было бы трудно. Но такое вообще не должно происходить! И про полукровок ты загнул мощно…