– Итак, если мы поедем в южную часть города и зайдем там хорошо выглядящего, но немного скучного шестидесятилетнего мужчину, в заднем дворике жилья которого разбит роскошный сад, мы можем считать, что нашли убийцу?
Рэнсом улыбнулся.
– Да, это наверняка будет он. Просьба не кантовать.
Рэнсом снова нагнулся, возбуждаясь все больше и больше, по мере того как подходил к главной части созданной им теории.
– Возможно, все эти годы его просто не было в Миллхейвене. Может быть, у него была работа, связанная с разъездами. Продавал, например, дамские чулки или мужские рубашки. – Рэнсом выпрямился, буравя меня глазами. – Но лично я думаю, что он служил в армии. И наверняка поступил на военную службу, чтобы избежать ареста, и провел все эти годы на военных базах Америки и Европы. Он почти наверняка был в Корее, а возможно, и во Вьетнаме. Вполне мог побывать в Германии. И уж наверняка видел великое множество военных баз, разбросанных по маленьким городкам юга и среднего запада. И еще я готов спорить, что время от времени он убивал кого-нибудь везде, где находился. Не думаю, что он когда-нибудь останавливался. Он был серийным маньяком-убийцей еще до того, как нам стало известно о существовании подобных маний. Никто ведь никогда не сопоставлял отдельные случаи, Тим. Они додумались до этого лишь несколько лет назад. В ФБР никогда не слышали об этом парне, потому что им никогда не докладывали ни об одном из этих убийств. Он отлучался ненадолго с базы, увлекал кого-нибудь из штатских в аллею возле отеля – он умел очень хорошо убеждать – и там убивал.
6
Пока я слушал Джона Рэнсома, взгляд мой невольно возвращался к картине, которая была, по моим предположениям, полотном Вюлларда. Семейство представителей среднего класса, состоящее почему-то из одних женщин, детей и слуг, прогуливалось по красивому, ухоженному саду, сидело под ветвями раскидистого дерева. На темную зелень деревьев падал лимонно-желтый свет.
Рэнсом снял очки и протер их краем рубашки.
– Ты, кажется, почти что очарован этой комнатой, особенно картинами, – он опять улыбался. – Эйприл была бы польщена. Это она откопала большинство этих картин. Она притворялась, что я тоже помогал ей, но большая часть работы всегда падала на ее плечи.
– Я действительно очарован, – признался я. – Это Вюллард? Очень красивая картина. – Остальные полотна и статуэтки в этой комнате, хотя явно принадлежали разным авторам, были выполнены примерно в том же стиле, что и полотно напротив. Здесь были пейзажи, картины на религиозные темы и почти абстрактные полотна. На большинстве из них изображение было немного плоским, хрупким и каким-то очень декоративным, как на картинах японских художников, оказавших в свое время влияние на многих великих художников, включая Ван Гога и Годвина. Я понял, что небольшая картина с изображением снятия с креста принадлежит кисти Мориса Дени, и только тут оценил работу, проделанную Эйприл Рэнсом, и отдал должное ее безусловно неординарному уму.
Она собрала работы группы под названием «Нейбис», в которую входили так называемые «пророки». Она нашла полотна Серезера, Русселя, Поля Рэнсона, Дени и Вюлларда. Все купленное Эйприл было просто превосходно и так или иначе связано между собой, а каждое полотно занимало свое место в истории живописи, и, поскольку эти художники были не очень хорошо известны в Америке, картины наверняка обошлись не слишком дорого. Однако, собранное в коллекцию, все это стоило гораздо больше, чем по отдельности, хотя даже и по отдельности каждое полотно наверняка стоило сейчас намного дороже, чем когда покупалось. К тому же, это были очень приятные и интересные картины – они поэтизировали боль и радость, горе и нежность, заставляли обычные человеческие чувства казаться красивыми.
– В этой комнате, должно быть, больше картин группы «Нейбис», чем по всей стране, – сказал я. – Как вы разыскали их все?
– Эйприл прекрасно удавались такие вещи, – сказал Рэнсом. Теперь он снова выглядел измученным и усталым. – Она ходила в разные дома, где не прочь были расстаться с парочкой картин, и собирала все это по крупице. Я рад, что тебе понравился Вюллард, мы его тоже очень любим.
Полотно Вюлларда было центром коллекции: это было самое важное, чем они владели, и одновременно самое радостное и немного таинственное. Это был настоящий праздник солнечного цвета, падавшего на зеленые листья, праздник единения людей в семье и их общего единения с природой.
– У него есть название? – я даже встал, чтобы получше разглядеть полотно.
– Кажется, она называется «Можжевельник».
Я взглянул на него через плечо. Рэнсом явно не знал ни о том, что существует знаменитая сказка братьев Гримм с тем же названием, ни о том, что это название может быть как-то связано со мной. Совпадение буквально поразило меня, и я придвинулся поближе к картине. Люди, сидящие под огромным деревом, казались вблизи грустными и одинокими, загнанными в ловушку своих мыслей и страстей, они собрались вместе под каким-то фальшивым, формальным предлогом и не обращали внимания ни на струящийся с небес свет, ни на дрожащие над их головами листья, ни на разнообразие цветов окружавшей их природы, частью которой они так или иначе являлись.
– Глядя на эту картину, я вижу перед собой Эйприл, – произнес за моей спиной голос Рэнсома.
– Это замечательное полотно, – сказал я. Оно полно было скрытого негодования и злости, но это каким-то непостижимым образом лишь усиливало свет – потому что сама картина как бы служила утешением человеческих печалей.
Джон встал и подошел ко мне, не сводя глаз с картины.