Знаю, наслушался уже.
Встав поудобней, я изо всех сил бью кулаком в челюсть. С размахом и оттяжкой. Не издав ни единого звука, тот мешком валится на землю.
Все. Нокаут. Отдыхай! И радуйся, гад, что не отвел в твою казарму…
Полчаса спустя, взирая в зеркало на подбитую физиономию с распухающим под глазом синяком, я осознаю неизбежное: завтра в Морском собрании Владивостока состоится торжественное чествование участников сражения в Корейском проливе, или, как его уже окрестили газетчики, «Корейского сражения». В город для этого специально прибыл генерал Линевич с наместником Алексеевым. Рожественский вон парадку наверняка примеряет, саблю самую лучшую уже достал… Приглашены все старшие офицеры и местечковая знать. И ты, Слава, как член штаба Второй Тихоокеанской эскадры!
Беда…
Я без сил, не снимая кителя, плюхаюсь на диван и закрываю глаза.
Прошло десять дней с того момента, как я впервые ступил на землю прошлого. До сих пор отлично помню этот миг: шлюпка подвалила к пристани, а я сижу и очень боюсь. Боюсь встать и сделать два шага. Кажется, ступи я их — и произойдет что-то страшное. Не знаю: сверкнет молния, разверзнется морская пучина, случится атомный взрыв, в конце концов… Ведь не должно меня тут быть! В природе! Впрочем, как и Второй Тихоокеанской эскадры, что стоит на рейде… Часть из экипажей которой уже давно сошла на берег. Наконец решаюсь: «Эх, была не была…» — И я, с силой опираясь на протянутую руку матроса, взбираюсь наконец на пирс. Земля как земля… И я не исчез.
Следующие несколько дней прошли для меня точно в тумане. Помню лишь упорное нежелание Рожественского отпускать меня с корабля на квартиру и мое не менее упорное: «Ваше превосходительство, покорнейше прошу разрешить!» Отчего-то адмирала вдруг крайне начала беспокоить моя судьба. Стареет? Непохоже… Сошлись с трудом на том, что квартирую я на берегу, в гостиничных номерах так называемой «офицерской слободки», но каждый день присутствую на броненосце, покидая его вечером. На том и порешили. Ну, не могу я пока на море… Дайте хоть отдышаться!
Квартирка в номерах не ахти, но все лучше, чем корабельная каюта. В которой, впрочем, за неимением прямых служебных обязанностей, я и провожу все свободное время. Вот и сегодня, припозднившись, я шел к себе домой. Едва успев на последний катер на берег. И тут, понимаешь, такое…
Осторожно трогаю шишку под глазом — болит, собака…
С громким шуршанием я переворачиваюсь на бок. Что такое? Подо мной обнаруживается вчерашняя газета «Владивостокский листок»… Вытаскиваю, едва не порвав, и, щурясь, начинаю вчитываться.
На первой странице в черной рамке жирным шрифтом: «Героическая гибель крейсера «Владимир Мономах». Глаза в который уже раз пробегают по строчкам:
«Отстав от своего отряда в вечернем сражении вследствие обширной пробоины, моряки крейсера продолжили героическую борьбу с врагом…»
Да, так и было. Командир Игнациус пару дней назад зачитывал офицерам телеграммы из Петербурга. За сухими строчками, взятыми из английских газет, стоит трагический подвиг.
Получив несколько крупных пробоин ниже ватерлинии, крейсер потерял ход и, отстав, отвернул в сторону. Взяв курс сразу на Владивосток, в надежде скрыться в наступающей темноте. Экипажу это практически удалось, и до рассвета корабль шел в полном одиночестве, борясь за живучесть. С первыми лучами солнца «Мономах» был обнаружен третьим и четвертым отрядами японцев, состоящими из восьми бронепалубных крейсеров. На предложение сдаться окруженный врагом одинокий русский корабль гордо ответил выстрелами… Короткий, но ожесточенный бой длился около получаса. Из почти пятисот членов команды «Мономаха» спасено лишь сто двадцать, среди которых командира Попова — нет…
Стук в дверь заставляет встрепенуться. Кого там черт принес?
За дверьми Малашка — местная «домработница», а по факту — молодая здоровая девка, кровь с молоком: обстирывает, обшивает и черт ее знает что там еще делает с расквартированным офицерским персоналом. Ко мне вот что-то зачастила в последнее время… Замуж бы ей!
— Чего тебе?
Та молча вылупилась, открыв рот. Челюсть подбери, дуреха… Фингала ни разу не видала? Наконец Маланья с трудом сглатывает:
— Хосподин офицерь, да как же вас… — От избытка эмоций она почему-то быстро перебирает руками…. — Да хде ж вы так… Пятак, пятак медный приломжить надобно, и глядишь, к утрецу-то оно и сгинет, нерадивое. — Тараторя, габаритная деваха надвигается на меня, как фашистский танк на одинокого солдата.