– Это будет стоить…

– Хорошо. Лучше заплатить за хороший кофе, чем пить плохой бесплатно.

Я стараюсь быть дружелюбным. Ее глаза округляются.

Она начинает делать кофе в пластиковом стаканчике.

– Могу ли я получить кофе в чашке, пожалуйста?

На кофе-машине стоят нормальные чашки. Она останавливается и смотрит на меня.

– Вы хотите кофе в чашке?

– Да, пожалуйста.

Вид у меня самый что ни на есть спокойный, дружелюбный и улыбающийся. Она явно считает меня умственно отсталым.

– В чашке, – говорит она.

Она так и не делает ни одного движения. Я киваю, все еще улыбаясь. Улыбка, несомненно, подтверждает мою неполноценность.

Буфетчица вздыхает и берет чашку с кофе-машины. Чашка пыльная, так что она протирает ее и наливает кофе. Я подписываю чек (прибавив пятнадцать процентов чаевых) и несу кофе к своему столику, размешивая в нем сахар пластиковой соломинкой. Это идеальный кофе, в нем все как надо. Я наслаждаюсь напитком, закуриваю сигарету, несмотря на шум и холод. Снова подхожу к прилавку.

– Кофе был так хорош, что я хотел бы еще одну чашку, точно такого же, пожалуйста.

То ли в пику мне, то ли по какой-то другой причине, вторая чашка кофе не «точно такая же». Он ужасен. Не знаю, как ей это удалось. С этим я ничего не могу поделать, я и так сделал слишком много.

Вот что я могу сказать об этом отеле. Спустя 36 часов после моего приезда сотрудники все же находят ожидающие меня факсы. Мне три раза обещают, что принесут в номер адаптер для розетки, но его так и не приносят. Пакетик кешью из мини-бара стоит 18 австралийских долларов. Обслуживание номеров слишком дорогое, а у меня нет такого количества одежды, чтобы есть в отеле (там слишком холодно, чтобы просидеть хоть какое-то время), а наличных американских долларов, чтобы поесть где-то на улице, недостаточно (банки закрыты, а сотрудники отеля не знают, что такое иностранная валюта).

На улице тоже плохо, но по-другому. Тут грязно, пыльно, неприятно. Люди вокруг излучают несчастье. Я покупаю пирог со шпинатом во «французской» пекарне рядом с отелем (завтрак вряд ли можно было назвать завтраком). Не успеваю я хоть что-то произнести, как его заворачивают в огромный лист, кладут в большой бумажный пакет с четырьмя салфетками, все это засовывают в пластиковый пакет, чтобы я мог унести заказ с собой. Несколько минут я стою у урны, извлекая пирог из обертки. Он все равно холодный. Это Америка.

Дела идут настолько плохо, что я бездействую. Начинаю смотреть телевизор, что действительно является признаком деградации и депрессии.

С неравными интервалами, от пяти до пятнадцати минут, телевизор выключается. В тот короткий период, когда он работает, показывают ужасные программы: одна хуже другой. Культура в полном упадке, отвратительная, шокирующая, помешанная на смерти и убийствах. Новостные каналы болтают о том, как все плохо (и получают от этого прибыль), художественные каналы (принадлежащие тем же людям) кичатся тем же.

Здесь новая форма цензуры, они затемняют, размывают любые кадры, которые хоть отчасти сексуальны… потом ты переключаешь канал, видишь, как кого-нибудь забивают насмерть или пристреливают, и эти кадры представлены идеально четко.

Это общество, которое медленно отравляет само себя. Оно агрессивно распространяет себя по всему остальному миру, а весь остальной мир охотно покупает. Что на самом деле удручает.