В университете Георгий увлекался драматургией и сочинил три пьесы и повесть: «
После окончания университета он попробовал устроиться в газету «Вечерний Ленинград», ездил по заводам и писал очерки:
Его университетские друзья Илья Белявский и Алексей Новицкий уехали по распределению: Илья в Новосибирск, Алексей в свой родной город Орел. Оба, сговорившись, весной 1954 года записались на курсы повышения квалификации в Москве. Георгий приехал к ним на три дня, счастливый возможностью повидаться с близкими людьми – редкий случай в его
Вскоре Владимов послал в журнал «Театр» статью «Женские образы в пьесах Анатолия Софронова»[60]. Она была напечатана, но Владимов, подробно рассказывая мне об этом периоде, о ней ни разу не упомянул. О Софронове он всегда отзывался с отвращением, вспоминая его рвение в преследовании «космополитов»[61], а позднее участие в травле Владимира Дудинцева и Бориса Пастернака.
1954 год был важнейшим и переломным в жизни Владимова, о чем полнее всего свидетельствуют его письма матери в ГУЛАГ[62]. Они важны и как свидетельство его личной судьбы и характера, и как неоценимые штрихи к портрету поколения, вступавшего в литературу в переломный для страны постсталинский период.
Для заключенных существовал лимит на переписку, который объясняет редкость писем. Возможно, какие-то письма были изъяты органами госбезопасности или утеряны при переводе Марии Оскаровны из одного лагеря в другой. Некоторые странички писем так слежались, что отдельные строки прочесть невозможно. Иногда распавшиеся письма склеены, что затрудняет чтение. В тех случаях, когда по буквам или отдельным словам можно догадаться о содержании текста, он дается в квадратных скобках. Есть письма, где точные даты не указаны, но следуя смыслу и содержанию, можно установить приблизительное время написания. Часто отдельные слова, даты и части строк чем-то забелены, видимо, рукой цензора. Некоторые имена – Чарли, Винченце, нехромающий Байрон – явно закодированы, и не всегда можно определить, кто стоит за приведенными инициалами. Письма из лагеря Марии Оскаровны сыну не сохранились.
Здравствуй, мамочка!
Только что вернулся из Москвы. Побывал в театре, на ВСХ выставке [зрелище грандиознейшее!] и в своей редакции, где меня очень тепло приняли, наговорив уйму всяческих комплиментов, и напутствовали в дальнюю дорогу множеством необходимых истин. Принял с благодарностью. Особо впечатлительна была встреча с Н.П.[63], который, правда, меня зверски отругал, но признал талант «искрометный и свежий» и обещал вывести эту «молодую сволочь», то бишь меня, в люди. Статья моя [первая] пойти не может – по некоторым не зависящим от редакции обстоятельствам, в связи с последними событиями в литературе и критике, – но деньги мне перешлют в ближайшее время, чтобы я работал и ни в чем не нуждался. Тут же на месте договорились о новой теме и заставили неделю посидеть в Москве, чтобы сдать статью в съездовский номер. Вчера вечером прилетел на самолете: деньги были казенные, и было все равно – на чем ехать.
Помимо прочего, заключено трудовое соглашение в том, что я обязуюсь не позднее 20 дней представить статью на 3 печатных листа о «Годах странствий» Алексея Арбузова[64]. Статья у меня почти готова и требует некоторой внешней отделки по сделанным на полях замечаниям. Как видишь, идут навстречу.
Деньги я на той неделе получу и, разумеется, тебе вышлю. Тратить мне особенно не на что, хочу только купить некоторые, до зарезу необходимые книги, остального хватит до ноября, а дальше пойдут статьи из месяца в месяц. Неожиданно я получил некоторую свободу и могу, как писали классики, «отдаться любимой литературной работе». Я, впрочем, предпочитаю другие термины, поскольку отдаются только женщины и города на милость победителям, – здесь же надо брать быка за рога.
Несколько похудел. Но чувствую в себе прилив необычайной энергии. Все-таки я чертовски молод, и это моя самая прочная и многообещающая база. К тому же – немалый жизненный опыт и развитой ум. Все остальное приложится. И разумеется, очень недалек тот день, когда звезда моего успеха засверкает на нашем потускневшем небосклоне. Прошу в это верить.
Пока работаю дома, но в самом ближайшем будущем Н.П. предлагает взять меня к себе или в «Литературную газету», поскольку предполагает – по стилю моих статей – немалый талант публицистический. Вообще, дядька очень добродушный и деловой и намерен принять в моей судьбе самое деятельное участие. «Слушайтесь, – говорит, – меня во всем, и я Вас выведу в люди». Приходится слушаться.
Теперь о свидании. Хотелось бы, конечно, увидеться, но у меня пока недостаточно денег, чтобы сделать передачу и переслать наличными. Я, впрочем, приду в ближайшее воскресенье, так что похлопочи о свидании. Только постарайся меня предупредить, потому что это очень мучительная штука: выстоять в очереди 5 часов и получить шиш с мармеладом.
Как твое здоровье и прогнозы на дела? Есть ли какие-нибудь надежды? Я думаю, что в скором времени смогу это дело двинуть более бодрыми темпами.
Желаю всего наилучшего, что только может быть в твоей жизни, крепко жму руку и целую.
Точная дата отсутствует, но ясно по фактам биографии Владимова, что это письмо было написано весной 1954 года, в апреле или мае.
Здравствуй, дорогая мамочка!
Прошу простить за долгое молчание, поскольку я себя загрузил всякими делами и поездками, и просто не было времени очнуться от той свободы, которую я, наконец, получил. Был опять у Ирины[65], пробыл там четыре дня. Встретили меня прекрасно, убедительно просят ехать в Харьков. Приехала тетя Вера с Вовкой, – в общем, было весело. Вовка здорово вытянулся, мне уже по плечо, занимается фотографией и даже меня провоцирует заняться этим делом. Тетя Вера постарела, но, в общем, все они характерами мало изменились. Это особенно, вероятно, заметно потому, что здорово изменились мы с тобой. Почему ты мне ничего не пишешь – о здоровье, о видах на будущее? Пишет ли тебе Ида? Может быть, мне взяться ей написать. Или лучше дождаться, когда они сюда приедут, и тогда Ида сможет прийти к тебе. Сегодня приехал из Новосибирска адвокат Белявский с супругой, но у меня они еще не были, так что не знаю, как они выглядят и насколько хорошо будет мне с ними третьим лишним. Жениться мне, что ли?
Сейчас я снова много пишу и много читаю, закончил чтение всего Горького, Джека Лондона и Шекспира. Теперь возьмусь за литературу французскую – Бальзака, Флобера и Стендаля. Этих я – ни в зуб ногой. Недавно читал «Вор» и «Соть» Л. Леонова – все хорошие, талантливые вещи и особенно язык.