Борис и Тодор радовали успехами в учебе, и родители надеялись, что хотя бы им удастся завершить гимназический курс.
Восьмым и последним ребёнком в семье была трёхлетняя Елена, сразу же привязавшаяся к Любице.
Глава семейства продолжал шить шапки, уповая на непритязательный вкус селян. Давно уже перешли на шляпы Георгий, Никола и Любомир, примеривался к европейскому убору Борис, щеголял в фуражке с лаковым козырьком Тодор, и только бай Димитр не изменял своей привычке: на единственном семейном фотоснимке мы видим его в традиционной барашковой шапке.
Молодые не тратили чрезмерных усилий на устройство быта, жизнь вели скромную. Должность Георгия оплачивалась невысоко; Люба зарабатывала больше — она стала управляющей в ателье Полицера и сама шила, как о том свидетельствует газетное объявление, «повседневную и праздничную дамскую, мужскую и детскую одежду по умеренным ценам». Одевалась она со вкусом, хотя и просто, и следила, чтобы муж всегда выглядел достойно. На фотографиях среди бастующих рабочих или участников профсоюзного съезда мы видим Георгия в блузе или в свободной белой рубашке; потом пришло время костюмов, крахмальных сорочек и галстуков-регатов с постоянным узлом.
Комната супругов содержалась в идеальном порядке и была убрана по-европейски: ваза с цветами, изящные статуэтки, салфетки, немецкие гобеленовые коврики с назидательными высказываниями (один из них постоянно напоминал о том, что работа делает человека свободным —
Однажды из Белграда пришёл номер сербского журнала, где Любица опубликовала стихи под псевдонимом Лидия. В стихотворении, посвящённом памяти поэта Ребрича, она высказала свое гражданское кредо: напрасно поэт не обратил свою тоскующую лиру в меч карающий, чтобы иметь право в конце пути воскликнуть: «Я был поэт — и умер, как борец!» В стихотворении отчётливо звучали мотивы некрасовской музы мести и печали, поклонницей которой Люба стала с юных лет.
Постепенно сложилась привычка посвящать утренние часы самообразованию. Георгий и Люба конспектировали научные работы, читали вслух литературные новинки. Люба стала помогать Георгию в изучении немецкого языка, занимались и русским. Эти занятия они называли утренниками и свято соблюдали ритуал даже вдали друг от друга, обмениваясь в письмах впечатлениями о прочитанном. Круг их занятий можно довольно определённо представить по изданиям тех лет, сохранившим пометки Георгия Димитрова и листочки-закладки с заметками. Среди этих книг на болгарском и русском языках — «Профессиональное движение и политические партии» Августа Бебеля, «Теория и практика английского трэд-юнионизма» Сиднея и Беатрисы Вебб (в переводе Владимира Ильина, то есть В. И. Ленина), «Происхождение семьи, частной собственности и государства» Фридриха Энгельса, первый том «Капитала» Карла Маркса, «Этика и материалистическое понимание истории» Карла Каутского, «Французская революция» Франца Меринга.
Весной 1907 года Люба уехала в Сербию навестить родственников, а Георгий отправился в большую поездку по стране. Расставаясь, они рассчитали, когда и в какие города Люба станет отправлять письма, чтобы они застали там Георгия. Сам же он пообещал писать если не каждый день, то по крайней мере из каждого города, где есть почтовая контора[11].
Первая остановка — Стара-Загора. Здесь цвели липы и каштаны, но Георгию было не до сантиментов. Он обошёл одно за другим предприятия, провёл собрания. Его доклад назывался «Политический момент и рабочий класс». Говорить же приходилось о самом насущном, что подсказывала жизнь.
Любе писал, как договаривались, из каждого города. Телеграфные строчки с перечислением новостей перемежались лирическими пассажами и любовными откровениями.
Из Бургаса: «Сердечный и горячий привет от морских волн, милая Люба. Вчера вечером приехал сюда. Сегодня два собрания. <…> Тут значительный успех. В прежние приезды не было ни одного нашего товарища, теперь 30–35 человек. Множество поцелуев шлю тебе, милая. Люблю тебя безгранично, дорогое моё сокровище. Твой Жорж».
(Люба переиначила его имя на французский манер для переписки. «Милый Жорж!» — обращалась она к нему; «Твой Жорж» — стало его традиционной подписью.)
Из Айтоса: «Майский привет, моя милая. Традиционный праздник весны тут празднуют довольно шумно. Айтос — маленький, но очень оживлённый город с шумной общественной жизнью. <…> На вчерашнее собрание пришло много рабочих. К вечеру буду в Карнобате, а завтра в Сливене».
Из Сливена: «Проглотил твоё письмо от 20 и 21 апр. и карточку от 24. <…> Хоть и устал от каждодневных собраний, чувствую себя хорошо. Твои письма чрезвычайно ободрили меня. С нетерпением ожидаю новые. Пиши часто-часто, милая моя. Этим вечером будет собрание здесь, завтра тоже. Целую тебя, милая. Твой Жорж».
В благословенной долине Роз, зажатой между горными хребтами, готовились к сбору розовых лепестков. Вот-вот приедут сюда на заработки сотни женщин. Будут встречать протяжными песнями утреннюю зарю, оборвут нежнейшие цветки с колючих кустов, и обернутся потом эти невесомые лепестки тяжёлым золотом в банковских сейфах торговцев розовым маслом… В селе Шипка Георгий купил открытку с видом русского монастыря и сообщил Любе, что «один товарищ» пообещал сварить «для моей самой милой» бутылочку розового масла.
Из Пазарджика: «Твое длинное письмо получил вместе с цветком и бабочкой. Напишу тебе завтра утром».
Ах Люба, Люба… На какой полянке сорвала ты незабудку, что вложила между страницами письма? И почему именно этот скромный цветок избрали люди знаком сердечной привязанности?..
Из Самокова: «Центральный Комитет телеграфировал мне ехать в Дупницу на партийное собрание, которое будет 20 и 21 мая. По таковой причине, милая, вернусь в Софию не раньше 22 мая. Мне очень жаль, но, как ты понимаешь, это работа, которую невозможно отставить. Сообщи Лине, когда приедешь. Тысячи горячих поцелуев. Твой Жорж»{13}.
Георгий вернулся домой на неделю позже намеченного срока — похудевший, прожаренный солнцем. Люба уже ждала его, родная, близкая…
Такова классовая борьба