Оптимисты рассчитывали на расселение там миллионов колонистов в течение жизни уже этого поколения итальянцев. Ну, Чиано так далеко, скорее всего, не заглядывал, но у его семьи имелись серьезные планы в отношении албанских железных рудников.
Вторжение состоялось 7 апреля 1939 года.
Галеаццо Чиано наблюдал за ним с воздуха, из кабины своего боевого самолета. В конце концов, он был образцовый фашист, должен был подавать пример, так что Чиано, как офицер итальянских Королевских Военно-воздушных £ил, немедленно надел военную форму и отправился на фронт военных действий сражаться за Италию.
Трудиться ему особенно не пришлось. Итальянские войска вступили в Тирану в первый день вторжения, а к 16 апреля все было кончено. Король Албании бежал, и 16 апреля албанские вожди в Риме, во дворце Квиринал[116], под громовые клики одобрения поднесли королю Виктору Эммануилу корону. Теперь он был королем Италии, императором Эфиопии и королем Албании. Муссолини стоял рядом со своим монархом.
Чиано отметил в своих записках, что его тесть выглядел как «гигант, отлитый из бронзы».
IV
22 мая 1939 года в Берлине был подписан Германоитальянский договор о союзе и дружбе. Как и полагается, договор был подписан министрами иностранных дел обеих сторон, то есть Риббентропом и Чиано, но необычайная сторона документа заключалась в том, что написан он был немцами и в буквально одностороннем порядке.
Чиано подписал текст, целиком разработанный в ведомстве его коллеги. Планы в документе были обозначены очень не ясно: например, говорилось, что обе высокие договаривающиеся стороны собираются хранить основы европейской цивилизации.
Имелась в тексте и так называемая 3-я статья:
Если это вопреки желаниям и надеждам обеих высоких договаривающихся сторон дойдет до того, что одна из них попадает в военные осложнения с другой властью или с другими властями, другая сразу встанет на сторону как союзник и поддержит ее всеми военными силами на суше, в море и в воздухе.
Говорилось, правда, и о необходимости взаимных консультаций, но это уже было так, минимальной отговоркой. По заведенной с незапамятных времен дипломатической практике подобные договоры подписываются с целью «взаимной обороны», а тут об обороне не сказано ни единого слова, стороны обязывались поддержать друг друга в случае любых военных осложнений с любой внешней стороной.
Договор был немедленно окрещен «Стальным пактом».
Надо сказать, для этого были хорошие основания. Стороны связывались вроде бы нерушимым соглашением, и Муссолини, в частности, получал защиту от английского гнева. Когда посол Великобритании, сэр Перси Лорейн, явился к нему за объяснениями по поводу захвата Албании, дуче не стал его и слушать.
В союзе с Германией он чувствовал себя в полной безопасности. Английские министры уже дважды отступили перед Германией: первый раз в Мюнхене, при посредничестве Муссолини, второй раз — в марте 1939 года, уже без всякого посредничества.
Чемберлен сказал в парламенте, что гарантии, данные Великобританией Чехословакии, больше не существуют — в силу того, что сама страна распалась на части. Конечно, меньше всех в это объяснение верил сам Чемберлен. Он был обманут Гитлером, который попросту наплевал на данное им обещание оставить чехов в покое.
И Муссолини думал, что он ничем не рискует — если уж англичане пальцем не двинули в защиту Чехословакии, чьи новые границы они как бы гарантировали в 1938 году, то уж, конечно, они ничего не сделают в защиту Албании, которой они ничего не обещали.
Дуче, по-видимому, искренне полагал, что если Англия и не боится Италии, то уж Италии в нерушимой связке с Германией она испугается наверняка.
Психологически он все-таки так и остался пареньком с кастетом в кармане и многих вещей не понимал. Уинстон Черчилль, который в политику умиротворения не верил, выступал против Мюнхенского соглашения и вообще был политическим противником премьер-министра, в английских делах разбирался получше Муссолини.
Так вот, после захвата немцами Праги он сказал следующее:
«Чемберлен не любил, когда его обманывали».