Честно говоря, я на эти «вурстхен» набросился как бешенный зверь, с утра же почти не жрамши, у меня на свежем воздухе аппетит зашкаливает. Соблюсти декор уже не получилось. Я, если б представилась возможность, и хозяйку бы сожрал. Пухленькая такая.
— Ты присоединяйся, — переведя дух, сказал я «палочке». — Как звать твое превосходительство?
— Николь. Никки.
Что ж это с именами нынче творится? Куда Маши-Наташи подевались, растаяли что ли как снегурочки вместе с полярными льдами?
— А чего сама не ешь-то? Ты же настоящий гвоздь, Никки. Вырастешь, будешь как вешалка. На тебя тогда пальто будут вешать по ошибке.
— Уже ем, — сказала девочка и откусила от колбаски под восхищенные взгляды своей мамаши, потом еще и еще. — А я не хотела есть, потому что мир — ужасен. Он — противный!
— И плевать на мир. Чего о нем думать? Он-то про нас не думает. А чем он тебе ужасен?
И она рассказала про какого-то белого медвежонка из зоопарка, у которого слишком маленький бассейн и который никогда уже не сможет увидеть свою ледовую родину, потому что все льды растаяли.
— Медвежонок! Мне бы на место этого млекопитающего. Уж он то, не беспокойся, трескает за милую душу.
— Доктор сказал, что у некоторых детей обостренное чувство справедливости, — добавила женщина, — и они могут высказать протест только одним образом — прекратить есть, чтобы досадить своим родителям, которые для них часть этого несправедливого мира.
— Когда я досаждал своим родителям. то съедал все сладкое из буфета, — сказал я, — Спасибо, мне пора. А то бизоны действительно заждались и уже начали острить рога… Знаете, барыня-сударыня, о несправедливости Николь могла узнать только о вас. Не надо портить жизнь ребенку.
2. Гараж офисного типа
Вечер прошел неплохо, учитывая, что бригадир Иван Магометович дал только пару затрещин Ваське. Я для молодого быковатого Ивана Магометовича проходил под грифом «чудачок в пенсне» и он как-то меня сторонился. Если бы я был такой же быковатый и жлобоватый как он, только пожилой, то получил бы статус «бати» со всеми вытекающим позитивными последствиями. Но и «чудачком» быть ничего.
Ночевали мы в заброшенной гостиной, на отличных матрасах под старыми пальто, пахнущими бабушкиным нафталином. Наладили даже печурку для полного комфорта. Васёк смастерил ее из двух вёдер и канализационного сифона.
Кастрюлю картошки наварили — она возле дома росла; стало быть, какие-то бомжи сажали ее весной. От них только пятна крови на стенах остались. Это, стало быть, доблестные виджилянты постарались, очистили прекрасный новый мир от никому не нужных зверолюдей. (Виджилянты косят под «комитеты бдительных» <прим. vigilance commitee> с американского Дикого Запада, но это скорее «хашар» времен монгольского нашествия. Хитроумные завоеватели тогда использовали толпу из местных жителей. Хочешь жить — убивай своих. Хашар привыкал делать фарш из своих и уже находил в этом удовольствие.)
Бригадир ночевал в соседней комнате со своей дульсинеей, но, видно, от нее было толку мало — девятый месяц беременности. В полночь бригадир вышел на крыльцо — сердито, судя по топоту кирзачей. Слышно было, как с трудом заводится движок антикварного ЗИЛа. Добрый молодец Магометыч поехал искать любовь и ласку на трассе. А дульсинея еще через часок потихоньку разбудила меня и предложила разделить ложе.
— Ты, Сеня, не такой беспокойный, как Иван, — пояснила она. — Он вообще зверюга в постели. Закусит удила и фиг угомонится.
— Ты чего, Маринка, ерундой заставляешь заниматься, у тебе девятый же месяц.
— Десятый уже. Мне рожать пора, через неделю сынок его такой здоровый будет, сущие бес на семь кило — меня разорвёт, когда вылезать будет.
— Раз такое дело, пособить можно. Стой, а от Ивана неприятностей не будет?