Сам Макурин, правда, был последним титулом не очень доволен, полагая, что уж очень он высоковат для его небесного состояния. Но Николай I, чтобы не поднимать ненужную дискуссию, несколько схитрил и поставил попаданца перед фактом. А тому уже нечего не оставалось, как смириться.

Полковник, ожидаючи их, сидел в темных сенях практически час, но зато какая ему была выделена честь — цесаревич и наследник Александр дружески похлопал по плечу, а святой благословил.

В свою очередь полковник-курьер вручил каждому из них персональное приглашение на обед. Нет, торжество было не особо парадное, во всяком случае, полковник затруднился в определении его статуса. Хозяева и сами догадались причиной такого довольно странного поведение Витгенштейна. Статус его высоких гостей был весьма высокий, при чем определить, кто из них более высокий, а кто менее было для российских поданных затруднительно. Вот фельдмаршал и хитроумно обошел эту преграду.

Александр первый пробежал глазами текст, все-таки опыт у него был такого рода большой, меланхолично подождал, пока Макурин дочитает. Потом объявил от имени обоих, что можно передать его превосходительству Петру Христиановичу, что они, безусловно, будут.

Обед действительно оказался знатным и по обилию блюд и по важности известий от фельдмаршала. По поводу первого надо сказать, что Главнокомандующий легко обошел полковника Савельева. Одних салатов было более десяти, потом первые блюда, потом вторые. Цесаревич, очевидно, не ожидал столь широкого гостеприимства после предыдущей трапезы здесь же и так отдал должное закускам, а потом супам, что, когда дошла очередь до вторых блюд, он уже мог вкушать только глазами. Андрей же Георгиевич догадавшись, что и до Ставки подошли обозы с продовольствием и они, наверняка, более обильные, чем для полка, кушал более дальновидно, как говорится, по маковому зернышку, и сумел досидеть в боевом состоянии до конца трапезы.

Но еще более важные, чем сам обильный и изысканный обед, были провозглашенные фельдмаршалом известия. Армия собиралась в кулак для отражения нападения турок, которые медлительность русского командующего оценили как осторожность и даже трусость. От этого фельдмаршал явно обиделся и собирался на следующем этапе сам перейти в наступлении. Пусть-ка опробуют русских штыков!

Но это были еще не все новости. Витгенштейн, вручив только что присланные с фельдъегерем отдельные (ох!) письма цесаревичу и святому, порекомендовал прочесть тут же и сообщить, едут ли они в Санкт-Петербург и когда.

— Его императорское величество мне написали, что отзывает вас в столицу, — сообщил Главнокомандующий, — но когда оставил на ваше усмотрение. Так что смотрите, господа.

Письмо от императора были более важным событием, нежели вкусные блюда, и оба гостя тут же вскрыли пакета, не обращая больше на кушанья. Прочитали, подумали. Цесаревич осторожно сказал, бросив взгляд на Макурина, что он, пожалуй, остался бы на отражение турецкой вылазке, а потом поехал, как рекомендовал ему августейший родитель.

Макурин кивнул и сказал более прямо:

— У меня такие же инструкции. Так что мы еще немного вас помучаем и уедем в благословенную столицу на выполнение своих непосредственных полномочий.

Витгенштейн, довольный, конечно же, оспорил некоторые предположения, но оба гостя понимали, что они уже здесь только мешали. Они побывали здесь своего рода толкателем, фельдмаршал решился на наступление, а больше они не видели своей особой роли. А вот в Санкт-Петербурге они были нужны, особенно Макурин. Простой народ, перестав видеть святого на проповедях, заволновался. И проблема не только в том, что его могли куда-то отправить, скажем в ссылку, в конце концов, это дело государя, но проповеди позволили пресечь всякие болезни, которых в XIX веке было множество. И как бы народ не вздумал идти к Зимнему дворцу с массовой просьбой вернуть святого. Ведь это, какой бы она не была мирной, походило на бунт и император будет вынужден отправить войска, в первую очередь гвардию. А она шутить не любит, и, скорее всего, прольется кровь.

Макурин, вспомнив кровавое воскресение при его правнуке Николае II, только кивнул, в слух же сказал, что они в любом случае должны в пределах месяца уехать.

Кофе со сгущенном молоком и пирожными они уже пили в деловой обстановке. Все было сказано, все действия приняты, оставалось только не свернуть от выбранного курса.

Назавтра они уже выехали в свите Главнокомандующего. Андрей Георгиевич не очень-то знал подробностей об этой малоизвестной в его реальности войны и, тем более, с местными нововведениями в этом мире, но полагал, что опасаться нечего. Уже кавалерийские стычки показали, что моральный дух турок низок, так же как и плохо их оружие и военная стратегия. Не известно, чем думал нынешний султан, бросая свои не очень-то эффективные войска, но очень даже вероятно, что они будут легко разбиты. Блистательная эпоха Турции уже оказалась позади и турецкие паши должны об этом знать. Или им скоро это напомнят.

Макурин не ошибся. Полевые сражения для турок были очень трудны. Их удар на Прут окончился даже не крупным сражением, а мелкими стычками, в ходе которых мусульмане вначале были остановлены, потом слегка подвинуты, а уже потом они стремительно побежали.

Последний этап, кстати, цесаревич Александр и Андрей Георгиевич уже не видели. Как только стало понятно, что турецкий натиск остановлен, а Главнокомандующий твердо держит армию в руках, они поехали в столицу. Ибо война — войной, а государственная политика в основном идет в Санкт-Петербурге. А обстановка там на этот раз очень даже накалена. Не так, конечно, как в начале ХХ века при Николае II, но тем не менее.

Опять с трудом вязли в грязи по Валахии с тем же размером полуэскадрону, но с другими войсками, потом проехали через Киев, побывали там и даже кое-что покупали и, вот она дорожная цивилизация. И тут надо сказать, не только государственные дороги с непременными трактирами и запасными лошадьми им благоприятствовали. Работала уже отдельная линия снабжения кампании Макурина, которая единолично была причислена к государственной. Андрей Георгиевич не возражал. Это был такой момент, когда, что бы не делалось, все к лучшему. Он ведь и сам был государевым человеком, хоть и высокопоставленным, пусть даже в чем-то над государством, но все равно с ним тесно связанным.

Нельзя сказать, что не без приключений, но обратно приехали гораздо легче. И надо сказать думы у обоих были уже в столице. Цесаревич Александр беспокоился об отце и матери, о сестрах и маленьких братьев, а Макурин не менее страстно беспокоился о жене Настеньке, которая как раз в эти дни должна была рожать. Как она там, милая. Первая беременность трудна на всех этапах, только зачатие может доставаться с удовольствием, а так все через боли и страдания.

Но проехали. Было уже лето, благословенная и трудная пора для всей природы и, конечно же для человека. Хорошо же ехать в летнюю июньскую пору, когда еще не тепло, но не жарко, а дороги сухи, но не излишне пыльны.