— А почему? Неужели не попадались такие, которые в состоянии соблазнить женщину?

— Ну, почему же… попадались привлекательные мужчины. Но все равно не хотелось.

— Почему? — настойчиво повторил он.

— Потому что у меня есть ты. И ты лучше всех. Я тебя люблю, и влечет меня только к тебе. Даже до того, как мы поженились… мне не хотелось, чтобы ко мне прикасался кто-нибудь другой. Я мечтала о тебе. Наверное, ты меня приворожил, признавайся?

— Конечно, приворожил, но только потому, что ты до этого приворожила меня. И я еще никогда так долго не желал женщину, так долго не ждал… как мне пришлось ждать, когда ты станешь моей.

Словно вспомнив о томлении, так мучавшем его в то время, о своей ревности, когда она принадлежала другому, о том, что вынужден был сдерживать свой порыв, свои желания, не смея к ней прикасаться, он стал с жаром ее целовать, лаская стройное нежное тело, как будто все еще хотел компенсировать свое воздержание в ту пору…

Его страсть успокоила растревоженное сердце Кэрол. Он все еще ее желал. Зачем ему другие? Что еще ей нужно, чтобы ему верить? Он любил ее, хотел, дорожил ею. Какие еще ей нужны доказательства и заверения? Что еще можно требовать от мужчины?

Она обнимала его, отвечая на его ласки, целовала в нежные теплые губы. Он научил ее целоваться так, что их поцелуи стали еще более сладкими, он научил ее любви, научил, как доставлять ему удовольствие. Она знала о нем все, что ему нравится больше всего и что не очень нравится, он постарался, натаскивая ее для себя. А Кэрол получала ни с чем несравнимое удовольствие, видя наслаждение на его лице, стараясь, чтобы ему было с ней хорошо, чтобы хотелось еще. А ему всегда хотелось. Кэрол даже казалось, что если бы не работа, не дела и не напряженный ритм его жизни, он бы готов был проводить все время в постели, предаваясь удовольствиям. Его страстность, чувственность, то, с каким упоением и самозабвением он всегда отдавался своим ощущениям — это имело над Кэрол какую-то особенную власть, ей это очень нравилось и всегда провоцировало в ней ответную чувственность и пылкость. Эта страстность была заразительна. Нет, у Кэрол даже мысли не возникало о близости с кем-то другим. Она обожала Джека. Ей было хорошо с ним, и она была уверена, что никто другой не способен дать ей то, что давал он в постели. Изучив ее лучше, чем она сама себя знала, он неизменно этим пользовался, заставляя всегда желать его ласк, и ни в чем не знал от нее отказа. И Кэрол даже представить себе не могла его в постели с другой женщиной. Не могла и не хотела, потому что одна лишь мысль, что он когда-то бывал с другими, причиняла ей нестерпимую боль и душила дикой ревностью. «Он мой, мой, мой!» — всегда твердила она, когда ревность касалась ее сердца, и то, чтобы он принадлежал другой, для нее казалось просто невозможным.

Она забыла обо всех своих нелепых мыслях о Даяне, отдаваясь ему, своему мужчине. И никогда еще она не делала этого с такой жадностью, с какой-то яростью и отчаянием, словно он ускользал из ее рук, словно это происходило в последний раз.

Извернувшись под ним, она столкнула его с себя, опрокинула на спину и вскочила сверху. Упершись ладонями ему в плечи, она прижала его к простыням с какой-то странной злостью и стала безумствовать над ним, не замечая его удивленного взгляда. Казалось, она пыталась его подавить, подчинить, утвердить над ним свою власть, чтобы он это понял. Понял, что он принадлежит только ей, и никогда не будет иначе. Понял или нет, но ему это понравилось, понравилась эта ее непонятная злость.

Откинувшись на подушки, он вцепился руками в изголовье кровати, и тихо стонал, тяжело дыша приоткрытым ртом. Смотря на него, Кэрол вдруг поняла, какую власть над ним имеют чувственные удовольствия, как он слаб и безволен перед ними, что, когда они одолевают его, его плоть полностью подчиняет себе его волю, превращая в своего раба. Казалось, в такие моменты для него ничего не существует, кроме собственных ощущений, которые поглощали его настолько, что он становился сам на себя не похож, из сильного мужчины превращаясь в раба своего тела, которое начинало им управлять, а не он — им. И вместе с тем он подчинялся тому, кто дарил ему это удовольствие. И как никогда раньше Кэрол захотелось почувствовать свою власть, утвердится в ней. А ее злость все росла, превращаясь в странную жестокость, которая вдруг поднялась в ней после трех дней боли, ревности и сомнений.

Ему хочется удовольствий? Что ж, хорошо, он их получит.

Отстранившись от него, прервав безумный ритм сладострастных движений, чем вызвала у него протестующий возглас, она стала ласкать его тело. Он расслабился, перестав возражать и прикрыв от удовольствия глаза.

Но вскоре наслаждение на его лице сменилось выражением муки. Она доводила его до грани, но не позволяла дойти до конца. Раз, второй… Когда она попыталась отстранится в самый последний момент в третий раз, он схватил ее за волосы, и прохрипел:

— Хватит! Что ты делаешь?

Но она резко вырвалась с такой яростью, что у него в ладони остался клок волос.

— Эй, куда? — он поймал ее за руку, когда она отодвинулась от него.

— Ты же сам сказал «хватит»!

— Я сказал, хватит меня мучить! Ты что, собралась бросить меня в таком состоянии? — он дрожал, притягивая ее к себе. Кэрол попыталась воспротивиться, но он, потеряв терпение, опрокинул ее на спину и несколькими мощными толчками избавился от ставшего невыносимым напряжения. Потом в бессилии откинулся на простыни, тяжело дыша.

— Боже, что за бес в тебя вселился, а, ангелочек ты мой? — вдруг рассмеялся он и, приподнявшись, схватил ее за ногу и поцеловал в коленку. — Но, должен признаться, мне понравилось… Никогда еще не испытывал таких приятных мук… Теперь моя очередь издеваться. Моя месть будет беспощадной.