Когда османский флот приблизился, галеасы показали, зачем они нужны, встретив противника огнем бортовых орудий. После каждого залпа галеас разворачивался и палил со второго борта, пока пушки на первом перезаряжались. Проходя между галеасами, турецкие корабли попадали под обстрел носовых пушек, а с высоких бортов по беззащитным гребцам и команде вели огонь аркебузиры. Турки еще не успели вступить в ближний бой, а треть их кораблей уже потонула или не могла сражаться. Как писал итальянский свидетель битвы, наблюдать смертоносную мощь вертевшихся туда-сюда галеасов было «делом невероятным»[159].

По какой-то причине правое крыло христианского флота отделилось, позволив нескольким турецким кораблям прорваться в брешь. Но левый фланг и центр плотно держали строй и вели ближний бой. У Священной лиги и в нем было преимущество. Турецкие солдаты перебирались на галеры противника, раскачиваясь на канатах, как в голливудских фильмах, испанские же корабли были оснащены сетями и абордажными матами, что позволяло им высаживаться на палубу вражеского судна целыми группами. Высадившись, испанцы в сомкнутом строю теснили противника копьями, обеспечивая простор аркебузирам. Часть галерных рабов не приковывали, чтобы они не утонули вместе с кораблем, и теперь такие невольники вступали в бой на стороне христиан. К концу дня победа Священной лиги была столь бесспорной, что противники прекратил бой и игриво обменивались залпами из апельсинов и лимонов. Христиане захватили больше сотни турецких галер, а еще не менее 50 пошли на дно. Потери турок оценивали в 35 000 человек (почти наверняка это преувеличение), против 7500 со стороны Священной лиги[160].

Весть о триумфе христиан в Лепанто с ликованием встретили в Европе. Сообщалось, что в Риме папа Пий V восхвалял дона Хуана евангельской цитатой «Был человек, посланный от Бога; имя ему Иоанн» и приказал объявить 7 октября праздником Девы Марии Победоносной (теперь Девы Марии Розария). Но, помимо этого, у победы при Лепанто было не много долговременных последствий. Турки скоро восстановили свой флот, а христиане перессорились, деля корабли и рабов. Из-за противоречивых указаний Филиппа II дон Хуан не мог понять, следует ли ему исполнять миссию лиги и двигаться на Кипр, а потом и дальше или лучше отвести испанские корабли на запад. Остановившись на отдых в Мессине, принц впал в меланхолию. Тем временем венецианцы заключили с султаном мир в обмен на гарантии неприкосновенности Крита, Корфу и оставшихся владений Венеции на Адриатическом побережье.

В 1573 г. Филипп II назначил Рекесенса наместником в Нидерландах с тем, чтобы тот подготовил почву для дона Хуана. Рекесенс был талантливым дипломатом и убежденным миротворцем, но Филипп запретил ему идти на любые уступки в вопросах религии. Дон Хуан тем временем повел испанский флот на Тунис, который сдался, едва корабли прибыли под его стены. Принц упрашивал Филиппа даровать ему титул короля Туниса, но вместо этого Филипп приказал плыть обратно в Италию, и город немедленно вернулся под турецкую власть. И только после смерти Рекесенса в 1576 г. дон Хуан занял давно предназначенный ему пост наместника Нидерландов. Увы, как и его предшественники, он не снискал там популярности, потому что Филипп настаивал на возвращении мятежников в католицизм.

Дон Хуан проклинал свою злую судьбу и сетовал на удел «самого обделенного рыцаря на свете». Раз за разом уступая лидерам восстания и в переговорах, и в бою, он потерял поддержку умеренной католической знати, которая пригласила австрийского эрцгерцога Матиаса занять пост наместника вместо дона Хуана. Сломленный телесно и душевно (вероятно, вследствие сифилиса), в октябре 1578 г. дон Хуан умер от лихорадки. Военное положение Испании в Северной Европе было настолько шатким, что везти тело дона Хуана на родину морем сочли слишком опасным, поскольку его могли бы захватить голландские мятежники или англичане. Вместо этого его разделили на четыре части и в седельных сумках тайно переправили через Францию в Мадрид, где соединили вместе и захоронили в Эскориале[161].

Погребение в Эскориале было честью, которой не удостоился больше ни один из габсбургских бастардов, и дону Хуану она досталась только за славную победу при Лепанто. Современники были убеждены, что Лепанто стало своего рода Божественным испытанием, которое с достоинством выдержало все христианство, но в чем заключался высший смысл этого испытания, оставалось неясным, так как турки вскоре доказали, что их армия и флот сохранили прежнюю мощь. В поисках ответа толкователи обращались не только к Библии, но и к классическим текстам, из которых тщательнее всего анализировалось пророчество Кумской сивиллы из «Буколик» Вергилия, написанных около 40 г. до н. э.:

(Сатурн здесь — бог изобилия; Луцина — богиня деторождения.)

За этот небольшой отрывок с четким упоминанием некой девы и предположительным предсказанием рождения Христа пропагандисты Филиппа II ухватились, чтобы продемонстрировать, что благословение Богородицы и служение вере приведут к новому всеохватному и блистательному миропорядку. Лепанто был лишь одним эпизодом в осуществлении этого пророчества, но одновременно и аллегорией, в которую можно было включить любые визуальные и литературные образы династии. Морское сражение перекликалось с концепциями, связанными с габсбургской эмблемой золотого руна, напоминая о сокровище, добытом мифическим мореплавателем Ясоном (тем более что флагманское судно дона Хуана при Лепанто называлось «Арго» в честь корабля Ясона). Развернутый в сражении христианский стяг с монограммой IHS, обозначавшей одновременно и Святой крест, и девиз «In Hoc Signo» («Сим победиши»), также отсылал к триумфальному штандарту первого христианского императора Рима Константина Великого (312–324). На картине Тициана «Аллегория Лепанто» Филипп II поднимает к Богу своего новорожденного сына Фердинанда (он умрет в младенчестве), будто Святые Дары, таким образом связывая разворачивающуюся на заднем плане битву с династическим культом евхаристии.

Все эти репрезентации создавались по заказу Филиппа или его приближенных, но иностранные и простонародные описания битвы содержали не менее волнующую символику. Французские авторы писали о Лепанто как о новой битве при Акциуме, а о Филиппе II — как о новом Августе. (Октавиан, позже названный Августом, в 31 г. до н. э. разбил в морском сражение при Акциуме флот Марка Антония и Клеопатры.) Подобно испанцам, они соединяли войну против Османской империи и борьбу церкви с ересью, создавая новый культ святых воинов. В 1585 г. шотландский король Яков VI написал о Лепанто эпическую поэму на англо-шотландском языке, которую вскоре перевели на латынь, французский, голландский и немецкий. Рельефы, изображающие битву, появлялись даже на солонках и чернильницах, а в церкви Святой Марии в Лугано (ныне Швейцария) местный художник написал фреску, на которой Богородица учит младенца Христа метать пушечные ядра в турецкие военные корабли[164].

Сын и преемник Фердинанда император Максимилиан II (правил в 1564–1576 гг.) не принимал участия в событиях, приведших к битве при Лепанто, уклонившись от предложений Пия V и Филиппа II присоединиться к Священной лиге. Как объяснял сам Максимилиан, немецкие князья-протестанты не станут помогать лиге, возглавляемой папой. Но его отказ объяснялся также и унаследованной от отца склонностью улаживать споры путем переговоров и его собственным прохладным отношением к католичеству, сложившимся в результате сомнений и внутренних духовных исканий. Увлеченный читатель итальянского богослова Аконцио (ок. 1520–1566), Максимилиан, похоже, разделял его идею, что за внешними различиями скрывается одна истинная вера и что турки и даже евреи, возможно, нужны, чтобы напоминать христианам об их долге. Он не допускал гонений на иноверцев, а в 1568 г. заключил мир с султаном Селимом, после чего ограничивал свои воинские забавы заводным корабликом (nef), которым развлекал гостей на обедах[165].

В последнее десятилетие жизни художник Тициан (ок. 1488–1576) написал две картины под названием «Спасение религии». Одна из них досталась Филиппу II, а другая — Максимилиану II. Полотно Максимилиана утеряно, но его можно восстановить по гравюре, где религия изображена в виде испуганной девы, окруженной змеями. Ей на помощь спешит воительница в тиаре и прозрачной тунике, вздымающая имперский штандарт. На земле у ее ног валяется брошенное оружие. На полотне, посланном Филиппу, персонажи немного изменены. Спасительница религии теперь одета в доспехи и держит копье, меч и щит, украшенный гербом Испании. На заднем плане в виде Нептуна изображен турок в тюрбане, но его морская колесница идет ко дну прямо под ним. На двух почти одинаковых картинах Тициан отчетливо показал разный подход двух ветвей дома Габсбургов к католической вере: одна ищет согласия и несет дар мира, другая же вздымает меч воинственной Испании, только что одержавшей победу при Лепанто[166].