— Охота вам спорить, господа, — вступил в разговор четвертый ученый, старше остальных с виду. — Вы, верно, забыли, что я жду вас к себе на обед, причем изысканный, с шампанским.

— О, сэр Артур! Что за золотые слова! — вскричал неугомонный Серяков. — Едемте же скорее! Никакие полярные ледники не заменят холодильник с шампанским!

Обед удался на славу, было выпито много вина, и все забыли об Эбермане. Но под конец обеда Серяков напомнил о нем.

— Знаете, Прегель, — сказал он; указывая на бокал с шампанским, — родина такого дивного вина может себе позволить не интересоваться арктическими экспедициями.

— Ах, Серяков, какой вы несносный! — по-отечески снисходительно перебил юношу сэр Артур Лесли. — Можно подумать, что наука вам безразлична, а ведь не так давно вы прославились как неустрашимый исследователь…

— Вы очень любезны, сэр Артур. Но меня возмутило, что Эберман в своем выступлении с таким пренебрежением говорил о Франции. В наш век железа и Тройственного союза[4] модно на нее нападать, но я, русский, люблю эту страну и не терплю подобных высказываний.

Серяков говорил взволнованно, с лихорадочным блеском в глазах. Растроганный де Амбрие горячо пожал юноше руку.

— Я разделяю ваши симпатии к Франции, мой молодой друг, — сказал сэр Артур. — Не горячитесь. Как-никак нужно быть выше мелочных обид и уметь, спокойно выслушав оппонента, открыто высказать свое мнение.

— Действительно, — заметил сдержанный до того де Амбре, — можно многое сказать, если ни у кого нет оскорбительных намерений.

— Дорогой мой, я знаю вас как пылкого патриота и ни в малейшей степени не хотел бы оскорбить.

— Но я вовсе не являюсь одним из тех обидчивых шовинистов, которые не выносят никаких замечаний. Мой патриотизм не слеп, и я уверен, что мнение о моей стране, высказанное таким человеком, как вы, будет беспристрастным. Говорите же, прошу вас.

— Ну что ж, охотно поделюсь с вами своими соображениями. Я с удовольствием отмечаю, что почти целый век, а точнее с тысяча семьсот шестьдесят шестого по тысяча восемьсот сороковой год, Франция намного превосходила другие страны, включая и Англию, числом и результатами морских экспедиций, предпринятых в поисках новых земель. Я с восхищением вспоминаю Бугенвиля[5], Лапласа[6], Вейяна и многих других, чьи громкие имена занимают достойное место в истории географии. Но не кажется ли вам, что ваша страна вот уже полвека сдает завоеванные позиции?

— Почему вы делаете такой вывод, сэр Артур?

— На мой взгляд, несмотря на некоторые неточности и недопустимый тон, герр Эберман не слишком погрешил против истины.

— Но вы ошибаетесь, — с живостью возразил де Абмрие, — думаю, что несколько имен наших современных путешественников, выбранных наугад, убедят вас в обратном. Вот взять хотя бы маркиза де Компьеня, Жана Дерюи, Крево, Туара, Кудро, которые путешествовали, кстати, на свои собственные, крайне скудные средства.

— Как раз об этом и хотелось сказать. Я считаю достойной порицания позицию вашего в общем-то богатого правительства, которое отказывается субсидировать научные исследования. Меня возмущает также безразличие граждан, которые, имея значительные состояния, предпочитают тупо копить деньги, а не жертвовать своим толстым кошельком для славного дела. Эгоистичная французская бережливость, доходящая до скаредности, послужила причиной бедственного положения Гюстава Ламбера, в то время как у нас в Америке практически любой миллионер считает своим долгом давать деньги на исследования. Найдите-ка мне у вас, дорогой коллега, таких меценатов, как Томас Смит, который полностью покрыл расходы на экспедицию Баффина, или как Буз, который истратил на путешествия восемнадцать тысяч ливров, то есть четыреста пятьдесят тысяч франков![7] А американец Генри Гриннель, который финансировал доктора Кэна, а Оскар Диксон, снарядивший целых шесть экспедиций! Да всех и не перечислишь… Когда же бездействовали миллионеры и государство, свою скромную лепту на благо науки вносили простые граждане. У нас, например, была проведена общенациональная подписка, которая позволила капитану Галю построить «Полярис», а лейтенанту Грили — достичь восемьдесят третьего градуса двадцати трех минут северной широты. Итак, дорогой де Амбрие, что вы можете ответить на это?

— Действительно, — добавил Прегель, — отвага и бескорыстие французских исследователей, сильно стесненных в средствах, как вы, сэр Артур, справедливо заметили, достойны похвалы. Я ничуть не хочу умалить их выдающиеся способности и отвагу, но мне кажется, что французы таят злобу на нас — немцев.

— Но ведь Германия воевала против Франции, — вступил в разговор Серяков, — дуэль между нациями что дуэль между джентльменами.

— Что же может быть благороднее? — спросил Прегель.

— Да, но что вы скажете о джентльмене, который, одержав победу, станет требовать выкуп с побежденного противника и украдет у него часы или бумажник? Вы, я, сэр Артур, де Амбрие, да любой порядочный человек наконец, сказали бы, что это… Эх, черт, я не знаю достаточно сильного немецкого эквивалента, чтобы выразить мои чувства, и передать, как вела себя Германия по отношению к Франции. Ведь Эльзас и Лотарингия стоят слишком дорого.