– Ну… Так вот, у Шанталь был брат, но они не особо дружили. И все-таки я надеюсь, что ему сказали. Учитывая, в каком виде ее нашли, она заслуживает хотя бы достойных похорон.
Разговор возвращается к моей постановке. Как и Шанталь, меня привлекает сочетание естественного и нарочитого.
– Я готовлю новый спектакль. Мой персонаж – страшно богатая шестидесятилетняя дама. Снаружи – воплощенная элегантность, а внутри – обида и задавленная ярость.
– Похоже, будет интересно.
– Сегодня я репетировала, просматривала видео того, что получилось.
– Хороший метод. Мы тоже работаем под запись. Клиентам, само собой, не говорим; ведь они все повернуты на конфиденциальности. Но мы с Шанталь всегда записывали: для страховки от всяких обвинений и – как ты – убедиться, что все разыграли как надо. Смотрели запись и обменивались впечатлениями.
Мне хочется увидеть Шанталь за работой. Но я молчу: вдруг Рысь откажет. Вместо этого говорю:
– На курсах актерского мастерства это называется критическим анализом.
Рысь кивает:
– Узнай об этом клиенты, они бы нас убили.
При слове «убили» мы смотрим друг на друга, а потом моя собеседница зажимает ладонью рот.
– Господи Иисусе! Я совсем не имела в виду…
– Однако наводит на мысли, верно…
– А если кто-то и вправду узнал? Мы-то записывали из профессиональных соображений. Не занимались никаким «шантажом по согласию»: многие мужчины хотят, чтобы их вынуждали к покорности под угрозой рассказать всё близким и начальству. Мы всегда обращались с клиентами уважительно и честно. И как только необходимость в записи исчезала, сразу ее стирали.
– А в лофте Шанталь тоже делала записи?
– Да. Она очень серьезно к этому относилась.
– А где располагалась камера?
– У нее было две, обе в клетке: одна там, где решетка крепится к стене, а вторая – в противоположном углу. Если не знать – не заметишь. Придешь домой, посмотри.
– То есть они все еще там?!
Я начинаю нервничать.