В общем, не считая отсутствия обуви и головного убора и плачевного состояния одежды, можно было сказать, что похищение и баталия на острове оставили меня с прибытком.
— Сходил за зипунами, чтоб их! — сказал я и снова завалился на дно ялика — досыпать.
В Шемахань я хотел прибыть затемно.
Вино кончилось, пить хотелось, а потому, проснувшись уже ночью, я нацедил себе озёрной воды через несколько слоев материи — целую бутыль. Так себе фильтр, но другого не было, и вода в этом гигантском водоеме внутреннего стока была отменного качества: прозрачная, чистая, без примесей… Что там Вассер говорил о загрязнении? Да, уверен — когда-то это может стать проблемой.
Но в человеческих силах предотвратить такое развитие событий, и для этого вовсе не нужно потрошить людей. Продуманная государственная политика, связанная с переработкой вторсырья — то же тряпье и использованную картонную тару легко можно превратить снова в бумагу, например, оберточную, которую после этого сжигать для отопления жилищ или снова перерабатывать — для, хм, подтирки…
Подкрепившись остатками черствых лепешек и озерной водицей, я взялся за вёсла и начал потихоньку выгребать к окраинам Шемахи — туда, где свет ярких фонарей городской набережной сменялся редкими, неверными, мигающими огнями трущоб и предместий. Солнце зашло, на небе появились первые звезды, и тонкий месяц отражался в спокойных водах Гегамского моря. Я бы предпочел попутный ветер — но жаловаться было грешно.
Работа веслами настраивала на нужный лад, возвращала крепость мышцам и жилам, прогоняла из суставов дурную ломоту.
Вассер, кажется, говорил еще и про ядовитые миазмы, которые поглощает только лес? Лесное хозяйство в Империи развито. Лес — одно из главных богатств страны, и наряду с железными дорогами и радио — ключевой проект Императора. Одним из первых указов он запретил экспорт кругляка на Запад, чем спровоцировал кризис лесопильной промышленности в Протекторате, скандал с Капитулом, несколько дипломатических демаршей от Арелата и Руссильона — свои-то вековые леса они вырубили в период колониальной экспансии… Но, перетерпев и переждав, добился того, чего хотел — буйного расцвета деревообрабатывающего производства, в основном — пилорам и мебельных фабрик мелкого и среднего размера, что принесло новые рабочие места, приток денежной массы в провинции и расцвет лесного хозяйства. Лесник стал третьим после Бога, считая Императора и полицмейстера…Правда, кое-кого из этой братии периодически казнили за расхищение имперской собственности, и работы в целом предстояло очень много, но начало было положено. Если ситуация будет и дальше развиваться в таком ключе — то фобиям Вассера не суждено будет сбыться — по крайней мере, в отдельно взятой Империи.
Покойного Вассера. Вряд ли он смог выжить в термическо-химическом аду. А если и выжил — своими удивительными способностями он больше воспользоваться не сможет. Не таскать ему жемчуг и деликатесы со дна морского, не запугивать дикой и ужасной смертью, внезапно могущей нагрянуть со дна сортира!
Я разулыбался собственным мыслям и принялся сочинять версии, как человек-амфибия выстраивал свою подпольную преступную империю. Ей-Богу, я всё-таки напишу в «Бродячую собаку» интервью, кто теперь проверит — правда или вымысел, теперь великий и ужасный преступный авторитет больше не представляет из себя угрозы. Он представляет из себя то ли уху, то ли жареную рыбеху, щучий сын!
Когда ялик носом ткнулся в каменистый пляж, я даже слегка расстроился — впервые побыл наедине с собой, со своими мыслями… Но — полно мечтаний, пора было действовать!
Я чувствовал в некотором роде дежа вю — примерно так же, на трофейном ялике я причаливал к Золотому острову. Но тогда со мной были верные товарищи, отважный Джек Доусон и славный парень Джимми Коллинз! Как-то они там сейчас, наверное — почтенными судовладельцами заделались? Или всё такие же сорвиголовы?
Втянув ялик на берег, я на мгновение остановился, чтобы осмотреться. Райончик был так себе — не то, чтобы трущобы, но общая неухоженность береговой линии, кучи плавника, который явно планировали использовать в качестве топлива, и отсутствие внятной набережной говорили сами за себя. Подобравшиеся близко к берегу каменные и глинобитные дома выглядели пошарпано — народ тут явно побелкой и штукатуркой лишний раз не злоупотреблял. Меня заметили какие-то местные, они как раз собирали выброшенную озером-морем древесину и таскали ее под навесы — сушиться.
Один из них — высокий, худой, с длинными чуть ли не до колен руками, в просторной светлой одежде пошел в мою сторону.
— Барев! — взмахнул он рукой. — Оу йес ду? Вортегхитс йек наваркель?
Ну конечно! Шемаханский язык, чуть ли не древнейший в мире из сохранившихся… Ни бельмеса я не понял, если честно.
— Дили? Может — имперский? Ду ю спик лаймиш? — попытался наладить мосты я. Ну, и не удержавшись, брякнул в довесок, пытаясь не засмеяться: — Гло йа ин Год, минеере?
— Никол! — закричал сутулый. — Никол, екек аустегх!
Может, он говорил и что-то иное, но мое непривычное к местному наречию ухо вылавливало именно такие сочетания звуков. Пришел Никол — такой же высокий и носатый, но одетый поприличнее: кроме рубахи и штанов у него имелась обувь — какие-то кожаные башмаки, жилетка с этнической вышивкой и войлочная шапка.
— Говорите по-имперски? — спросил я.