Мне кажется, что главная отличительная черта акулы — настырность. Другое существо давно бы поняло, что ничего не обломится, и отправилось искать более легкую добычу, а эта уже часа три плавает вокруг меня. У нее узкое тело серо-голубого окраса. Длину определить не могу. Кажется, помещусь в ней весь, хотя нет желания проверить это. Не уверен, что, пройдя порванным на куски через ее желудок, возникну в другой эпохе целым и здоровым. Акула неторопливо скользит в воде, в ее движениях нет ни капли агрессии, но каждый следующий круг меньше предыдущего. Я все время слежу за ней, стараясь поворачиваться медленно, чтобы не спровоцировать. Есть и положительный момент — сразу позабыл о том, что замерз. Вода теплая, градусов двадцать пять, но бухлтыхаюсь я в ней уже много часов, не считая лет, на которые, как надеюсь, я переместился после падения в море. Когда диаметр круга становится метров десять, акула, перевернувшись белым брюхом вверх, бросается в атаку. И нарывается узкой мордой на острие сабли. Укол в глаз был бы более эффективным, но попасть в него труднее, а рисковать у меня нет желания, потому что в случае промаха второй попытки не будет. Акула сразу изгибается, словно бы делая сальто, но не вверх, а вниз и немного вбок, и, оттолкнув меня потоком воды, стремительно отплывает настолько далеко, что становится невидима. Я медленно разгибаю ноги, которые во время атаки как бы сами собой и мгновенно поджимаются, упираются коленями в выпирающий на груди спасательный жилет, карманы которого набиты разными предметами. Пару минут стараюсь не шевелить ногами, словно именно они и являются главной приманкой для акулы. После первой ее атаки я решил, что хищница сделала правильные выводы и передумала нападать. Через несколько минут вновь увидел ее, нарезающую сужающиеся круги. Что ж, зато будет не скучно.

Увлеченный уроками ихтиологии, я не сразу заметил эскадру кораблей. Судя по неизменным, большим, красным крестам на парусах, это испанцы. Зато корабли, а большую часть их составляли галеоны, изменились к лучшему: надстройки стали ниже, мачты выше, а паруса уже, благодаря чему с ними легче работать. Почти у всех кораблей на грот-мачте брамсель, а у некоторых на бизани вместо латинского паруса гафельный. С трудом развязав мокрый шнур черной фетровой шляпы, купленной в Триесте за день до отплытия, я принялся размахивать ею над головой, привлекая внимание. Даже покричал немного. Кроме акулы, пока никто не обращал на меня внимание. Испанские корабли с надутыми северным ветром парусами медленно, узлов пять, и тихо, как во сне, проходили мимо меня на дистанции от пары кабельтовых до пары миль. Я видел нарядных людей, которые стояли на палубах кормовой надстройки, видел матросов на марсах и в «вороньих гнездах», но никто из них не замечал меня. Может быть, потому, что я был южнее, и солнце мешало смотреть в мою сторону. Когда замыкающий галеон прошел совсем рядом, как показалось, я даже услышал полоскание его парусов и приглушенные мужские голоса, решил, что придется еще побултыхаться в компании акулы. Зачерпнув шляпой воду, водрузил ее на высохшую голову. С холодной головой мыслишь рациональнее. Тем более, что акула кружит совсем рядом, собирается в очередной раз получить в рыло.

Отбив очередную атаку хищницы, я с удивлением заметил у борта замыкающего галеона четырехвесельную шлюпку, в которую спускались матросы. Сперва подумал, что собираются кого-нибудь перевезти на другое судно, но шлюпка направилась в мою сторону. Я опять снял шляпу и замахал ею отчаянно, совершенно позабыв об акуле.

— Как ты здесь оказался, приятель? — выхлопывая смесь перегара и чеснока и щуря подслеповатые глаза, насмешливо задал вопрос чернобородый матрос с медной серьгой в правом ухе, который помог мне забраться в шлюпку.

Кстати, по морскому поверью, медная серьга в правом ухе помогает уберечь зрение. Видимо, этот матрос узнал о чудесной способности серьги слишком поздно.

— Решил в Вест-Индию сплавать, но силенки не подрассчитал, — в тон ему ответил я.

— Мы как раз в ту сторону направляемся, довезем тебя! — показав в улыбке коричневые зубы, пообещал матрос.

Я сел на носовую банку. С меня струями стекала вода, добавляясь к той, что плескалась на дне лодки. Вместе с этой водой как бы стекала с меня прошлая эпоха.

Галеон был старым. Думаю, ему лет тридцать-сорок, если не больше. Корма украшена позолоченным гербом, частью обломанным, из-за чего я так и не понял, каким именно. Сидело судно не глубоко. Ниже ватерлинии борт был оббит свинцовыми листами, а выше, до пушечных портов, выпачкан чем-то темно-серым, все еще испускающем вонь гниющего мяса. Крышки пушечных портов покрашены в черный цвет, а борт выше них имел странный раскрас, словно на гранатовую акварельную краску плеснули грязную воду, из-за чего образовались более светлые разводы и более темные пятна. Трап был все еще стационарным — приколоченные к борту скобы деревянные. Нагревшись на солнце, они обжигали руки. Два матроса помогли мне спуститься с высокого фальшборта на палубу.

Возле трапа собрались, наверное, все рядовые члены экипажа, матросы и солдаты, босые и одетые только в короткие, выше колена, штаны и просторные рубахи из парусины. На головах вязаные шапочки самой разной формы или повязаны косынки из куска парусины. В этих широтах солнечный удар схлопотать не трудно, а шляпу с полями сдует мигом. Рядовые испанцы смотрели на меня так, словно выловили морское чудище и пока не решили, что с ним делать. Поскольку решение этого вопроса не в их компетенции, я молча направился к квартердеку. Подобное пренебрежительное отношение к низкородным, даже спасшим тебе жизнь — отличительная черта высокородного.

На юте, называемом еще крепостью (на галеонах это надстройка, начинающаяся за грот-мачтой и состоящая ранее из трех, а теперь из двух как бы ступеней, в нижней из которых находились каюты офицеров и пассажиров, а в верхней, называемой палаточка, которая сдвинута к корме и примерно наполовину короче — капитанская), на палубе перед капитанской каютой, рядом с ближним ко мне трапом левого борта, в тени от паруса-грота, стояли двое. Один — лет двадцати четырех, среднего роста стройный брюнет с голубыми глазами и тонкими черными усиками на надменном лице, не красавец, но явно не обделенный женским вниманием — был одет понаряднее: поверх просторной полотняной рубахи темно-красный камзол, застегнутый только на одну пуговицу в районе талии; черные бархатные панталоны, потертые на бедрах и перехваченные выше коленей кожаными ремешками; когда-то черные, а после стирок посеревшие чулки. На голове черная шляпа с низкой тульей и широкими круглыми полями, без украшений, похожая на те, которые в двадцатом веке будут носить тореадоры. Как догадываюсь, на мачты брюнету лазить не надо, а если ветром сдует шляпу в воду, пошлет за ней шлюпку. На шее повязан ярко-красный платок с бахромой золотого цвета. На ногах разношенные, черные туфли с красными каблуками и большими овальными пряжками из металла, похожего на золото, на подъемах. Издали одежда брюнета казалась очень дорогой, но я подошел близко. Второму было малость за сорок. Невысок, полноват, круглое лицо с короткой и густой черной бородкой, в которой уже появились седые волоски, и прищуренными спокойными карими глазами, которые, казалось, уже ничем не удивишь. Разве что странным типом, извлеченным из воды на большом удалении от берега. На голове шапка, похожая на тюбетейку, сшитая из двух красных и двух черных клиньев полотняной материи. Поверх рубахи на нем поношенный, плотно облегающий торс, темно-зеленый дублет с рукавами до локтей и длиной до середины бедер, с расстегнутыми костяными коричневыми пуговицами. Штаны черные, из полотна, и на бедрах заеложенные до блеска. Такое впечатление, что о штаны постоянно вытирают жирные руки. Чулок нет, обут в сандалии. Не знаю нынешней моды, но от одежды бородача разило историческим нафталином.

Раньше на больших испанских кораблях было по два капитана — капитан-командир и капитан-судоводитель, которого принято называть мастером. Обычно первый был благородным, а второй не очень. Видимо, пока эта традиция сохранилась. Впрочем, она доживет до двадцать первого века на круизных лайнерах, которыми будут управлять капитан-директор и капитан-судоводитель. Первого будут считать капитаном пассажиры, а второго — экипаж. А вот название мастер станет общим для капитанов всех стран.

Позади этих двух, на удалении метра три и более, стояли небольшими группками еще с дюжину мужчин разного возраста и социального положения, как догадываюсь, офицеры, а на самой верхней палубе кучковалось человек десять мужчин, женщин и детей, судя по одежде, людей не благородных. Скорее всего, это пассажиры.

— Добрый день, синьоры! — поднявшись по трапу, поздоровался я на испанском языке с капитанами и, приподняв мокрую шляпу, представился: — Дон Александр де Путивль.

Решил опять стать русским, потому что не знаю, с кем сейчас воюет Испания. При ее размерах, Испанская империя не могла ни с кем не воевать. С Россией, насколько знаю, она никогда не воевала, поэтому в плен меня не должны взять.

Молодой капитан-командир легонько кивнул и произнес: