— Не знаю, — сказала Филлис.
— Думайте! Думайте! — настойчиво просил Гришев. — Ничего больше! Только думайте!
Эта просьба оказалась последней каплей, переполнившей чашу терпения Филлис. Лицо ее исказилось в гримасе, по щекам потекли слезы. Я сказал Гришеву:
— Довольно. По-моему, хватит. Ради Бога, Гришев, оставьте ее в покое. Оставьте ее в покое.
Я дал ей выплакаться. Напряжение накапливалось весь день, и она плакала легко и не обращая ни на что внимания, как маленькая. Потом я дал ей платок, и она вытерла глаза, после чего сказала, что с ней все в порядке.
Часть двенадцатая
Нежилой дом
Мы вышли из гостиницы, сели в мою машину и поехали из центра. Мы все втроем устроились на переднем сиденье: мы все втроем сидели тихо, напряженно и немного торжественно. Дождь перестал, и резкий мартовский ветер разрывал серое небо на лоскутки облаков. День приближался к закату.
— Хорошо, что дождь кончился, — сказала Филлис.
Я понял, что она имела в виду.
— Мне нравится мартовская погода. Она меняется по нескольку раз на дню: то дождь, то снег, то жаркое солнце, а то опять идет дождь. И все в течение одного дня.
— Как мы сами?
Я пожал плечами и спросил Гришева, каким бывает март в России, а тот кисло ответил, что март есть март. Мы еще немного поговорили о погоде, но, пока не доехали до университета, больше ни о чем не говорили. Затем условились, где встретимся через пятнадцать минут. Филлис побежала привести себя в порядок. Я потащил Гришева в дыру, служившую мне рабочим кабинетом.
Пока мы шли по коридорам старого здания, Гришев с любопытством смотрел по сторонам и рассуждал на тему; может ли полицейский преподавать физику. Я заметил, что мы всегда стремимся все упрощать, после чего Гришев бросил на меня проницательный взгляд и произнес:
— Вы знаете, временами вы мне просто нравитесь, Клэнси.
— У меня тоже иногда появляется такое же чувство по отношению к вам, — признался я.
Ванпельта мы встретили в холле. Он выходил из своего кабинета и, как мне показалось, с радостью бы избежал встречи со мной. Однако мы шли навстречу друг другу, и он вызывающе проследовал мимо. Мне было все равно. Филлис нанесла столь сокрушительный удар прежней моей гордости, что на выходку Ванпельта я уже не реагировал.
Я просмотрел адресованные мне записки и среди них нашел просьбу позвонить Камедею. Я набрал коммутатор Сентер-стрит и попросил соединить меня с ним, и когда он взял трубку, то с характерным для него резким раздражением спросил:
— Где вас черти носят? И куда делась Филлис Гольдмарк? Мне это не нравится. Вы несетесь, куда вас тащит левая нога, а нас как будто и на свете нет.
— Вы-то есть, — сказал я.