– Сейчас она безутешна, но с нею доктор Рейнсфельд.

– В таком случае она справится. Они любят друг друга, а когда рядом любимый человек, поддерживающий и утешающий, можно перенести все, даже самое тяжелое в жизни.

В словах Эльмгорста слышалась глубокая печаль. Эрна не ответила, но медленно подошла ближе и остановилась возле него. Лицо его, однако, еще сильнее омрачилось.

– Я знаю, зачем вы пришли: вы хотите сказать мне слово утешения, участия? Зачем? Проклятие, которое произнес ваш отец, умирая, сделало свое: старое родовое гнездо Тургау отмщено, и, мне кажется, барон был бы доволен, если бы видел эту страшную ночь.

– Неужели вы, в самом деле, приписываете такую силу словам, вырвавшимся под влиянием отчаяния и предчувствия близкой смерти? – с упреком спросила Эрна. – С каких пор вы стали суеверны?

– С тех пор как моя вера в собственные силы погребена там, – указал Вольфганг на ущелье. – Оставьте меня, Эрна! Зачем мне участие, поданное в виде милостыни? Вы должны были тайком прокрасться сюда, и, может быть, ваш жених еще заставит вас поплатиться за это. Я не нуждаюсь в сострадании даже от вас.

Эльмгорст отвернулся с раздражением удрученного несчастьем человека и поднял взор на Волькенштейн, вершина которого просвечивала сквозь облака. Одна она как будто собиралась сбросить с себя сегодня покровы, тогда как все остальные горы тонули в тумане.

– Я пришла не тайком и не подаю вам милостыни, – проговорила Эрна. – Эрнст знает, что я пошла к вам, и велел передать вам кое-что.

– Эрнст Вальтенберг – мне?

– Вам, Вольфганг! Он велел сказать, что освобождает вас от данного слова и берет назад свой вызов.

Эльмгорст мрачно сдвинул брови, и на его губах появилось почти презрительное выражение.

– И он сказал об этом вам? Весьма деликатно с его стороны! У мужчин принято считать такие вещи тайной. Я принял его условия, но этот акт великодушия не могу принять – теперь менее чем когда-либо!

– А между тем вы первый дали ему пример великодушия. Он знает, чья рука отвела гибель, которая ему грозила, и я тоже знаю.

– Я не дам погибнуть никому, даже врагу, если в моей власти спасти его, – холодно возразил Вольфганг. – В такие минуты в нас говорит только инстинкт человечности, а не рассудок, и я решительно отвергаю всякую благодарность. Скажите это господину Вальтенбергу, уж если он выбрал вас посредницей.

– Неужели вы, в самом деле, так сурово отвергаете мое посредничество?

Голос Эрны звучал мягко, сдержанно, а синие глаза со странным блеском обратились на молодого человека; он не мог долее скрывать с трудом сдерживаемую муку.

– Зачем вы мучаете меня этим взглядом, этим тоном? – воскликнул он с прорвавшейся страстью. – Вы принадлежите другому…

– Которого вы не знаете, как и я не знала! Теперь я могу измерить всю величину жертвы, принесенной им, потому что знаю, как безгранично он любил меня, и с этой любовью в сердце он тем не менее вернул мне свободу и простился со мной навсегда.

Вольфганг вздрогнул при этом неожиданном известии. Среди ночи отчаяния и безнадежности сверкнул ослепительный луч, суливший ему новый день и жизнь.

– Ты свободна, Эрна? – вскрикнул он. – И… ты пришла?..