Отрывок
Резвые нимфы, кому родники священные милы,
Своды пещер, где струится вода, и тихие реки
Сладкую влагу несут, подносят щедрые чаши
С самым отрадным питьем для измученных долгою жаждой.
Ноги и грудь обнажив, лазурные носятся нимфы,
Взад и вперед по просторам озер, по заводям светлым,
То наполняют они кувшины плещущей влагой,
То выливают ее — и с громким рокотом мчится
Между камней опенённых ручей, и затем, многоводный,
Он рассекает поля молчаливым плавным теченьем.
Тут уж ведут по траве хоровод усталые нимфы
Между деревьев, что их осеняют изменчивой тенью,
Иль ветерки услаждают они согласным напевом,
Или резвятся в реке, под ее стеклянной струею
Руки одна за другой прихотливым вздымая движеньем,
След круговой впечатляя в песок стопою проворной.
Вынырнет вдруг одна и покажет гладкую руку,
Нежный ли бок промелькнет иль округлая мягкая голень;
Прыгнет в самую глубь другая — и вот под водою
Видны иль мрамор бедра, иль спины серебро, или груди,
Ради которых с небес бессмертные сходят украдкой.
Вновь выплывает она — и блещут золотом кудри,
Очи чернеют, уста на лице белоснежном алеют.
Тут уж, конечно, пастух, что в речных камышах затаился, —
Сельский какой-нибудь бог из бесстыдного рода сатиров, —
Чувствует, как огонь разгорается жгучий под сердцем;
Водит туда и сюда он глазами, протяжно вздыхает,
Голову меж камышей просунув и прячась от взглядов,
Жадно глядит; то в холод, то в жар сатира бросает,
Борются робость и дерзость в душе; обезумев от страсти,
В воду кидается он — и шумный всплеск раздается.
Тотчас нимф хоровод скрывается в тайных пещерах,
И достается ему лишь пустая радость касанья.
«Здесь Кармозина лежит. На могиле — факел потухший…»
Здесь Кармозина лежит. На могиле — факел потухший,
Рядом — сломанный лук, срезанных пряди волос.
Лук тут сломал Купидон, тут срезали кудри Хариты,
Тут Эрицина сама свой угасила огонь.
Лавры, и розы, и мирт могильный холм украшают:
Девять дев Пиерид их орошали слезой.
В мире влюбленных уж нет, не богиня больше Венера:
Дева угасла — и вмиг пламень любовный угас.
Что ты творишь, несчастный певец? Покинь многолюдье,
Скройся в безлюдных лесах, в дебрях меж диких зверей,
Лиру разбей, бессмертных презри и, день ненавидя,
Ночь полюби и во сне черном отрады ищи.
«Знаменье в имени том, которое девушке милой…»
Знаменье в имени том, которое девушке милой
Дали мать и отец: Розой назвали тебя,
И словно розы цветок, которого нет кратковечней,
Быстро твоя красота краткий свой век отжила.
Десять всего декабрей, красавица, ты увидала:
Роза весной рождена — розу декабрь погубил.
Лето щадило тебя — похитила зимняя стужа,
Люто убила зима жизнь, что не в пору цвела.
Скрывшись под своды холма, средь зимы ты не блещешь цветами
И не страшишься во тьме, Роза, мороза угроз.
ЛУИДЖИ ПУЛЬЧИ[34]
Большой Моргант
Отрывки
Перевод С. Шервинского
* * *
«Другой еды запросишь поневоле:
Мы к доброму столу привыкли, дядя!
Не видишь, ростом он каков, тем боле?
Червя не заморишь, с крупинкой сладя».
Хозяин им: «Дать желудей вам, что ли?
Чего я вам добуду на ночь глядя?»
И начал изъясняться горделиво,
Так что Моргант сидел нетерпеливо.
Он колокольным языком ударил
Его разок-другой. Тот в крик, — не шутка!
Маргутт же молвил: «Надо, чтоб обшарил
Я сам весь этот дом, — одна минутка…
Ты б нам, хозяин, буйвола зажарил,
Во двор, я вижу, входит он. А ну-тка,
Раздуй очаг; едва моргнем, ты слушай.
Ну, угощай нас буйволовьей тушей».
Тот в страхе вздул огонь, боясь ответа.
Маргутт схватил одну из перекладин.
Хозяин заворчал. Маргутт на это:
«А вижу я, ты до побоев жаден.
Что ж класть в огонь для этого предмета?
Не ручку ж от лопаты? То-то складен!
Позволь уж мне распорядиться пиром».
На этом буйвол был изжарен с миром.
Не думайте, что зверя свежевали:
Он брюхо лишь вспорол у туши дюжей.
Как будто в доме все его уж знали, —
Приказывал, кричал, серчал к тому же.
Вот доску длинную нашел он в зале
И приспособил вмиг ее снаружи,
Стол мясом загрузил, вином и хлебом:
Моргант мог уместиться лишь под небом.
Был буйвол съеден весь на этом пире,
Вин выпита немалая толика,
Исчез весь хлеб — четверика четыре,
Маргутт позвал хозяина: «Скажи-ка,
Подумал ты о фруктах и о сыре?
Ведь это скушать — дело не велико.
Все волоки, что спрятано по дырам!»
Послушайте ж, как было дело с сыром.
Хозяин отыскал круг сыра где-то,
Примерно форму шестифунтовую;
Да яблок вынес, благо было лето,
Корзиночку, и то полупустую.
Маргутт, как только оглядел все это,
Сказал: «Видали бестию такую?
Язык взять колокольный вновь придется,
Коль иначе обеда не найдется.
Пить по глоточкам при его ли росте?
Пока я возвращусь, ты без обману
Кати нам бочки, раз пришли мы в гости, —
Чтобы вина достало великану,
Иль он тебе пересчитает кости!
Я, как мышонок, всюду шарить стану,
И если что найду про нашу долю,
Увидишь, принесу ль припасов вволю!»
Тут начал рыскать по дому повсюду
Маргутт: все сундуки в дому калечит,
Бьет и ломает утварь всю, посуду, —
Что ни разыщет, то и изувечит;
Последнюю кастрюлю валит в груду;
И сыр и фрукты — всё наружу мечет.
Морганту приволок мешок громадный.
Все исчезает снова в глотке жадной.
Хозяин, слуги — все дрожат до пота,
Хоть и усердствуют служить прилично.
Хозяин тут подумал: неохота
Молодчиков таких кормить вторично.
Заплатят нам, когда дойдет до счета,
Своим пестом, — бери деньгой наличной.
А съели столько, что за месяц времени
Не проглотить и целому бы племени.
Моргант, когда наелись, и помногу,
Хозяину сказал: «Пойди проспаться!
А завтра, как обычно, в путь-дорогу
Отправимся, — так надо сосчитаться.
Не обочтем тебя, оставь тревогу,
Сумеем все довольными остаться».
Хозяин же возьми да и ответь им,
Что эту ночь сочтет — тысячелетьем.
* * *
Взбухает море, волны то и дело
Сшибаются над палубой, — не так ли
В бой сходятся бойцы! — уж закипела
На досках пена, паруса размякли,
А дряхлый кузов буря так раздела,
Что из пазов уж видны клочья пакли.
Меж тем Моргант, усевшись возле носа,
Выкачивает с помощью насоса.
Бегут, спешат, пока не раскололось
Суденышко в столь бурном урагане.
И с качкою и с ветром так боролось,
Что ноги не держали; христиане
Взывать к святому Эрмо стали в голос,
Чтоб он послал затишье в океане,
Но не кивнул им ни святой, ни дьявол, —
А мачты ствол уже в пучине плавал.
— Макон! — кричит Широкко. — Помоги нам! —
Он мачту приспособил запасную
И дал опять надуться парусинам,
К ней подвязав квадратину льняную.
Вдруг новый шквал промчался по пучинам
И руль сорвал и кинул в хлябь морскую.
Несчастный рулевой свой пост покинул:
И охнуть не успел, как в море сгинул.
Квадратину льняную оборвало,
Все вихрь поразметал в своем напоре.
И от бизани тоже толку мало,
Хоть спущена была. А тут, на горе,
С кормы нежданно хлынули два вала,
И палубу опять покрыло море,
И кормчий сам давал свистки напрасно, —
Бывает так всегда, когда опасно.
Ужасен был простора вид кипучий,
Громады волн вставали вдруг горою,
Не разберешь, то воды или тучи.
Подкидывало судно над волною
Так, что и нос терялся в пенной круче,
Так встряхивало судно, что порою
Вот-вот казалось — скрепы разомкнутся;
И скрип и стон, смешавшись, раздаются, —
Так стонет плоть больная, жить не рада.
Ревет все пуще море. Вот дельфины,
Как на лугу пасущееся стадо,
Из бурных волн показывают спины…
Моргант все черпал, хоть не до упада, —
Что ветр и гром для дюжего детины!
Не сдастся морю — видывал он виды! —
И от небес не ожидал обиды.
Тут на колени встал Роланд. Рыдали
Ринальдо с Оливьером, в страхе оба.
Обеты Вельо с Ричардетто дали
Дойти босыми до господня гроба,
Коль пощадит их буря, — да едва ли!
Уж им могилы виделась утроба.
И впрямь в пучине сгинуть не пришлось бы!
Тогда к чему моленья все и просьбы?
Широкко слышит: «Пресвятая дева!» —
И примечает сложенные руки.
И рвется брань мерзейшая из зева:
— Христомоляне!.. Знаю я их штуки.
Поверь мне, грек, не избежать нам гнева
Небесного, пока здесь эти суки.
Макон послал нам бедствие такое,
Чтоб вразумить невежество людское.
Не спрашивай, как при таком бесчестье
В ноздре Ринальдо разом засвербило.
— Стой! — закричал он, — бестия из бестий!
Узнаем, чья возьмет: Христова сила
Иль Магометка с Аполлошкой вместе?
Тебя немало по волнам носило,
Так и ныряй по доброй воле, либо
Спихну тебя — и угощайся, рыба!
Широкко говорит: — Я здесь по праву
Хозяин. — А Моргант — Ринальдо: — Что же
Над ветром ты не учинишь расправу?
Сам дурня сброшу, коль тебе негоже. —
Ринальдо тут же дурню дал на славу
В лоб два щелчка, чтоб тот не лез из кожи, —
И с головой его покрыло море.
Смирились волны и утихли вскоре.
Тут моряки раскрыли рот широко,
В лицо Ринальдо и взглянуть робея.
И, словно бы послушавшись урока,
Поторопилось море стать добрее.
Моргант же вмиг пристроился у фока
И руки распростер, как будто реи.
Он словно столб торчал под небесами,
С тугими управляясь парусами.
Грек поспешает к носу, видя это,
И смех все пуще разбирает грека:
Ни одного нет нужного предмета,
Взамен всего он видит — человека.
— Вот чудеса! Изъездил я полсвета,
Подобного ж не видывал от века. —
Роланд смеется: — Этому созданью
Легко быть разом фоком и бизанью!
Где сам Моргант, там отложи тревогу.
Он с парусом так ловко управлялся
(К тому же ветер подавал подмогу),
Так направленья верно он держался,
Хоть отдыхал порою понемногу,
Что наконец и берег показался,
И в порт они приплыли безопасный
С попутным ветром, при погоде ясной.
Но знают все: завистлив Рок и жаден.
Пока Моргант за всех один трудился,
Нежданно кит, одна из тех громадин,
Что губят корабли, в волнах явился,
Свирепый, подплывал — будь он неладен! —
И на хребет поднять уж судно тщился, —
И затонула б хилая посуда,
Когда б Моргант не обезвредил чуда.
— Кита ничто отсюда не прогонит,
В него мы понапрасну ядра мечем, —
Вступился грек, — что ж делать, судно тонет,
Своей беде уже помочь нам нечем. —
Вдруг судно кит как двинет, как наклонит!
Не справиться тут силам человечьим,
И с гибелью уж не было бы сладу,
Когда б Моргант не оседлал громаду.
Теперь, когда Моргант почти до порта
Доправил всех дорогой не окольной,
— Сам не умру, — сказал, — какого черта!
Да и корабль спасу, я — сердобольный! —
Тем временем Ринальдо из-за борта
Ему язык просунул колокольный.
И стал Моргант башку дубасить зверя,
И раскроил, как циркулем отмеря.
Маркантонио Раймонди (ок. 1480–1534).
Поэзия. По композиции Рафаэля (1510–1515). Резец.
ПИСТОЙЯ[35]
Перевод Евг. Солоновича
«На лавры притязая, стар и млад…»
На лавры притязая, стар и млад
Пустопорожние рифмуют строчки
И на Парнасских склонах рвут цветочки,
Сорвав на Геликоне весь салат.
Орфей, негодованием объят,
Разнес злодейку-лиру на кусочки,
И в горе мать: «Что с нами будет, дочки?
Они семейство наше разорят.
Проклятых птиц не подпускайте к саду,
Что на бесплатный претендуют стол
За карканье скрипучее в награду».
Облюбовав потяжелее кол,
Орфей устроил на певцов засаду,
И я в ногах спасение нашел.
Едва я в дом вошел,
Я сел орлом, подставил зад сонетам
И, право, не раскаиваюсь в этом.
«Ну что, какие новости, сосед?..»
— Ну что, какие новости, сосед?
— Последняя — из жизни Ватикана:
У папы сын. Еще не слышал? Странно.
— А что сказал апостольский Совет?
— Что прецедентам много сотен лет
И это, мол, не оскорбленье сана.
— При наших бедах лишь кричать: осанна!
Прекрасное лекарство. Разве нет?
— Невероятно: пастырь делит ложе!..
— Однако у Петра была жена
И дочка. — От него? — А от кого же?
— Ай да святые! Вот тебе и на!
Ну что же, не зевай, наместник божий,
Коль не переменились времена!
Спасибо, старина,
Скажи Петру святому за науку,
Идя за ним, но только не на муку.
А впрочем, мог бы руку
Я, если хочешь, дать на отсечение,
Что наступает светопреставление.
МАТТЕО БОЯРДО[36]
Влюбленный Роланд
Отрывки
Перевод С. Шервинского
Роланд и Агрикан вступили снова
В жестокий бой по воле нежной страсти.
Не видел мир побоища такого!
Бойцы друг друга резали на части.
Зрит Агрикан, что рать его готова
Рассеяться, уж нет над нею власти.
Роланд же перед ним стоит так близко,
Что избегать единоборства низко.
И сразу мысль в мозгу его созрела:
Завлечь Роланда в лес и, где их двое
Останется, убить его и смело
Вернуться в тот же час на поле боя.
«Тех трусов разгромить — пустое дело
И одному!» Еще не знал героя
Сам Галафрон, и все в поганой рати
Прыщом его считали, — да некстати.
И замысел исполнен. Агрикана
Конь во весь дух уносит по равнине…
Роланд не понял хитрости: обмана
Подозревать не мог он в паладине.
За беглецом он устремился рьяно, —
И вот они в лесу. Посередине
Всегда тенистой луговины злачной
По мураве струится ключ прозрачный.
Здесь Агрикан и спешился, желая
Сам отдохнуть и сил коню прибавить.
Сел на траву, но, шлема не снимая,
Меч при себе и щит решил оставить.
Тут и Роланд, минуты не теряя,
К тому ключу успел коня доправить
И, видя Агрикана, крикнул зычно:
— Ну и храбрец! Как убегал отлично!
Терпеть позор ужели рыцарь станет,
Сопернику ужель покажет спину?
Бежать от смерти? — Труса смерть обманет.
Кто честно жил, как дар прими кончину.
Отважного она не больно ранит,
Легко придет он к вечному притину,
А кто за жалкий век свой кровью платит,
Тот с жизнью заодно и честь утратит.
Царь на коня вскочил без промедленья
И так ответил, повода не тронув,
Учтивой речью, полной умиленья:
— Не видывал подобных я баронов!
За вежество и храбрость ты спасенья
Достоин. Нет среди людей законов
Превыше чести: ты в разгаре боя
Нам показал бесстрашие героя.
Тебе я жизнь оставлю. Но покорно
Прошу мне не мешать. Дозволь признаться:
Я, чтоб тебя спасти, бежал притворно,
Иначе я не мог за дело взяться.
Но если драться будем мы повторно,
Ты здесь не должен с жизнью распрощаться.
О солнце и луна! Удостоверьте,
Что вовсе не ищу твоей я смерти.
Ответствовал Роланд добросердечно,
Уже невольной жалостью смущенный:
— Ты рыцарствуешь, — молвил, — безупречно.
Сразимся… Но страшусь, что некрещеный
Ты здесь умрешь и попадешь навечно
В сон окаянных, мукам обреченный.
Хочу, чтоб спас и душу ты и тело.
Крестись — и уходи на волю смело.
Тот отвечал, в Роланда взор вперяя:
— Коль ты, храбрец, христианин, тем паче
Ты сам Роланд, — на все услады рая
Не променяю нынешней удачи.
Но говорю, тебя предупреждая:
О вере спор не затевай, — иначе
Пустое словопренье мы устроим;
Пусть каждый веру защищает боем.
И смолкли. Царь извлек свою Траншеру
И на Роланда бешено стремится.
Теперь меж ними бой идет за веру, —
Пред их отвагой солнца луч затмится!
Секут и рубят, распалясь не в меру,
Грудь с грудью, как искусство учит биться;
С полудня и до полночи глубокой
Меж храбрецами длится бой жестокий.
Меж тем уж солнце скрылось за горою,
И вызвездило небо; ночь спадала.
Тут граф сказал: — Нельзя ночной порою
Бой продолжать. — Не думая нимало,
Так Агрикан ответил: — Нам с тобою
Здесь на траве прилечь бы не мешало.
А завтра утром, с первыми лучами,
Мы можем вновь заговорить мечами.
Решили вмиг. Ослабив узденицы
Своим коням, их в роще привязали
И на траву легли, испив водицы,
Как будто бы вражды и не знавали.
Роланд разлегся ближе, у криницы,
А Агрикан устроился подале,
Но в той же самой роще, под одною
Огромною развесистой сосною.
Шел разговор меж ними величавый
О том, что их достойно обсужденья.
И, глядя в небосвод, сиявший славой,
Промолвил граф: — Предивное творенье!
Все создано Единого державой,
И дня восход, и ночи нисхожденье,
Сребро луны и звезд несчетных злато —
Всем род людской бог наградил богато.
Ответил Агрикан: — Я разумею,
Что хочешь ты беседовать о вере.
Но никаких я знаний не имею,
Сызмальства убегал от школьной двери.
А после череп проломил злодею
Учителю, — но возместить потерю
Уже не мог, меня, как грех случился,
Боялись все, и я уж не учился.
Я с детства не знавал иных занятий,
Как зверя бить, владеть мечом умело.
Над буквами корпеть с какой же стати?
Читать и думать — рыцарское ль дело.
По-моему, должны мы и в дитяти
Лишь ловкость упражнять и силу тела.
Наука — для ученых и священства.
Важней в другом достигнуть совершенства.
— Да, рыцаря первейшее призванье —
Оружие; мы думаем согласно.
Но человека украшает знанье:
Поляна без цветов не так прекрасна.
Тот — вол, кремень, бездушное созданье,
Кто о Творце не мыслит ежечасно.
Но без науки мыслить мы не можем
О высшей мощи, о величье божьем.
А Агрикан ответил: — Неприлично
При очевидном перевесе биться:
Тебе открылся я и самолично
В учености твоей мог убедиться.
Ты говори, — мне и молчать привычно,
Иль спи, коль есть охота, сколько спится.
Так начинай, но только по условью,
Пленяй меня лишь кровью и любовью.
Прошу тебя, как человека чести,
Скажи, — я жду правдивого ответа:
Ты ль тот Роланд, которого без лести
Высоко чтут во всех пределах света?
Как ты пришел? Зачем ты в этом месте?
Влюблен ли так же, как в былые лета?
Ведь рыцарь без любовного порыва
Лишь с виду жив, но сердце в нем не живо.
Ответил граф: — Я тот Роланд, которым
Убит Альмонт с Трояном, — было дело.
Весь мир презреть я вынужден Амором, —
Он вел меня до чуждого предела.
Раз занялись мы длинным разговором,
Признаюсь, что душой моей всецело
Владеет ныне дочка Галафрона,
Живущего в Альбракке без урона.
С ее отцом воюешь, хочешь кровью
Залить поля и замутить криницы.
А я сюда был приведен любовью.
Единственно во славу той девицы,
По верности, по чести и условью
Я много раз касался узденицы;
Чтоб путь завоевать к прекрасной даме,
Я бьюсь, — иными не пленен мечтами.
Лишь Агрикан из речи убедился,
Что то — Роланд, в Анджелику влюбленный,
В лице превыше меры изменился, —
Но скрыл волненье, ночью защищенный.
Душой, умом и сердцем распалился,
Стонал и плакал, как умалишенный, —
Удары сердца так в груди стучали,
Что чуть не умер он в своей печали.
Потом сказал Роланду: — Сам с собою
Поразмышляй, — едва лишь солнце глянет,
Мы выйдем в поле и приступим к бою,
И кто-нибудь из нас уже не встанет.
Так обращаюсь с просьбою одною:
Чтоб раньше, нежли этот суд настанет,
Желанную души своей царицу
Ты бы отверг и отдал мне девицу.
Не потерплю я, жизнь доколе длится,
Чтобы другой любил тот лик прелестный.
На утре дня один из нас лишится
Души своей и дамы в битве честной.
И кроме ручейка, что здесь струится,
О том узнает только лес окрестный,
Что ты отверг ее в таком-то месте,
В такой-то срок, — не долог он, по чести.
Роланд ответил: — Не сдержать обета
Мне не случалось, если обещаю.
Но если я пообещаю это,
Хоть клятвенно, — не выполню, я знаю.
Глаза свои скорей лишу я света,
Сам собственное тело искромсаю, —
Без сердца и души мне легче влечься,
Чем от любви к Анджелике отречься.
Царь Агрикан, пылавший свыше мочи,
Не потерпел такого возраженья,
И хоть была лишь середина ночи,
Сел на Баярда и в вооруженье,
Уверенно и гордо вскинул очи.
И, вызывая графа на сраженье,
Воскликнул: — Рыцарь, о желанной даме
Теперь забудь иль ратоборствуй с нами.
Уже и граф схватил арчак рукою,
Лишь прянул царь, врага сразить взыскуя;
Быть преданным языческой душою
Боялся он и, на коне гарцуя,
Отважной речью отвечал такою:
Ее никак отвергнуть не могу я, —
И если б мог, все ж не отверг бы милой,
А ты ее получишь — за могилой.
Как в море вихрь вдруг зашумит жестоко, —
Два рыцаря напали друг на друга,
На травяном лугу, в ночи глубокой.
Пришпорили коней, зажали туго;
Врага при свете лунном ищет око,
Безжалостны удары архалуга,
Затем что каждый — доблестный боец…
Но замолкаю: песни здесь конец.
* * *
Прошу господ и рыцарей влюбленных,
А также дам прекрасных и прелестных
Послушать вновь о подвигах, свершенных
Велением любви, вообще известных,
О рыцарях, высоко оцененных,
О их делах и поединках честных, —
Сказ о Роланде и об Агрикане
И благородстве их любовной брани.
Из предыдущей песни вы узнали,
Как рыцари в их ярости жестокой
Из-за любезной дамы в бой вступали,
Хоть ночь была и мрак царил глубокий,
Доверившись своей надежной стали,
Изготовлялись к схватке одинокой,
Надвинув шлемы, опустив забрала, —
Как будто в полдень солнце им сияло.
В бой Агрикан как бешеный стремился,
Роланд же фехтовал со знаньем дела.
Уж пять часов их поединок длился,
Уже заря на небе забелела.
Тут страшный бой меж ними разразился.
Горд Агрикан, досада в нем кипела,
Что не сдается враг его удалый, —
И он удар наносит небывалый.
Все раскроил булат неотразимый:
Как мягкий хлеб, разрезал щит упругий.
Но цел Роланд, таинственно хранимый, —
Лишь задыхался граф, зажатый туго;
Хоть сам он жив остался, невредимый,
Раскромсаны и панцирь, и кольчуга.
Тут пал удар такой ужасной силы.
Что кости обнажил ему и жилы.
Не дрогнул граф, — Роланд не знает страха!
Опять разит врага, но вдвое рьяно,
Вот разрубил он царский щит с размаха
И в бок ударом валит Агрикана.
Царь весь в крови — кольчуга и рубаха,
Обагрена у конских ног поляна.
Щит рассеченный отлетел куда-то.
Граф три ребра сломал у супостата.
Как оглашает вдруг лесные чащи
Лев раненый своим рыканьем ярым,
Так Агрикан, неистовством горящий,
Ответный выпад устремил недаром:
Врагу на темя пал булат разящий, —
Граф под страшнейшим не бывал ударом!
Лежит без чувств — ничто не уврачует! —
И, есть ли голова иль нет, не чует.
Звенит в ушах, совсем померкло зренье,
Но конь ретивый, верный господину,
Затрепетал и вскачь, без управленья,
Понес его уже за луговину.
И, если б дольше длилось оглушенье,
Грозила бы погибель паладину.
Но он воспрял, когда уж приближался
Последний миг: в седле он удержался.
И, устыженный собственным позором,
Сказал Роланд, уныньем удрученный:
— Как покажусь перед прекрасным взором
Анджелики, перед ее влюбленной
Улыбкой, из сражения, в котором
Я посрамился, ею поощренный?
Кто слишком медлит в рыцарском служенье,
Утратить может и вознагражденье,
Уже два дня себя позором крою,
С одним не слажу, жалкий я воитель!
Вот он опять стоит передо мною,
Мой супостат и чести похититель.
Коль час еще конца не будет бою,
Свой меч я брошу и уйду в обитель,
Монахом стану. Будь я окаянным,
Коль опояшусь впредь оружьем бранным.
Но речь его едва ли кто расслышит:
Стучит зубами, путает, как спьяна,
Сам словно горн, и ртом и носом пышет, —
И вихрем поскакал на Агрикана.
Он весь — огонь, весь ненавистью дышит,
Двумя руками сжата Дуриндана.
И вот наотмашь, только начал схватку,
Врагу рассек он правую лопатку.
В грудь меч проник, не знавший сожаленья, —
Разбиты панцирь и броня стальная, —
Хоть и была изрядного плетенья, —
Подвздошной кости чуть не достигая.
Мир не видал такого пораженья!
Но Агрикан вскочил и, нападая,
Погнал коня, да поздно: Агрикана
С конем в траву повергла Дуриндана.
В паху застрял, внезапно омертвелом,
Меч, стан его могучий рассекая.
Погасли очи, лик стал вовсе белым, —
Так человек бледнеет, умирая.
Его душа уж расставалась с телом,
Но он позвал Роланда и, вздыхая,
Проговорил чуть внятно: — Рыцарь честный,
Мой бог — твой бог, умерший смертью крестной…
«Я видел, как из моря вдалеке…»
Перевод Евг. Солоновича
Я видел, как из моря вдалеке
Светило поднималось, озаряя
Морской простор от края и до края
И золотом сверкая на песке.
Я видел, как на утреннем цветке
Роса играла — россыпь золотая,
И роза, словно изнутри пылая,
Рождалась на колючем стебельке.
И видел я, с весенним встав рассветом,
Как склон травою первою порос
И как вокруг листва зазеленела.
И видел я красавицу с букетом
Едва успевших распуститься роз,
И все в то утро перед ней бледнело.
«Я вас прошу — со мною пойте, птицы…»