– Теперь она в вашем полном распоряжении, – произнесла Алма, отойдя подальше, чтобы ее не было слышно. – Для нее наступает тяжелый период жизни... особенно учитывая то, что поддержать ее некому – ни денег, ни семьи.

– Я оформлю для нее как можно скорее социальное обеспечение.

– Можно также подумать о консультациях психиатра. Она не проронила ни слова с тех пор, как узнала, что стало с ее ребенком.

– Знаю, спасибо, Алма. Предложение правильное.

Она подошла к кровати. Лиза не шевелилась, уставив взгляд в потолок. Ее губы в пятнышках крови потрескались и вспухли. Забинтованная укороченная правая рука лежала на накрахмаленной белой простыне. Сара стала осматривать место кесарева сечения, одновременно задавая Лизе вопросы. Несчастная девушка молчала.

– Привет, Лиза, добро пожаловать в ХОИЛ... Сильно болит?.. Ну что же, если боли сильные, не забывайте сказать об этом медсестре. Вы можете не разговаривать со мной или с кем бы то ни было еще, пока не почувствуете, что готовы это сделать... Я вам сейчас кое-что скажу и уйду. Проблемы, связанные с кровотечением и свертыванием крови, похоже, прошли. А это значит, что дальнейших переливаний не будет... – Сара пыталась поймать хоть искру понимания в глазах женщины, но безрезультатно. – Лиза, – наконец, продолжила она, – вы знаете, как мы все переживаем за вас и... – Чтобы перевести дух, она вздохнула. – И сожалеем о Брайене. Мы сделаем все, что только возможно, чтобы помочь вам, и выясним, почему это произошло. Не падайте духом...

С полминуты Сара ждала ответа. Затем коснулась лица Лизы тыльной стороной ладони. – Через некоторое время я зайду, чтобы проверить, как у вас идут дела.

Она повернулась, думая, что где-то должно скрываться объяснение происшедшему. Два аналогичных случая в одной больнице в течение нескольких месяцев. Ответ должен быть. И она дала обещание найти его чего бы это ни стоило.

Оглянувшись, она еще раз взглянула на молодую художницу, лежавшую на кровати в восьмом боксе, и без особого успеха попыталась представить себе, что означало пережить такую неожиданную, необъяснимую трагедию. Потом вышла из ХОИЛ. Оставалось сорок пять минут до встречи с Эндрю, а ей надо было осмотреть с дюжину пациентов во время утреннего осмотра.

– Куда ты собралась?

– Просто погулять.

– Просто погулять – это не ответ на мой вопрос. Меня никогда не устраивал такой ответ, не годится он и сегодня.

– Отец, мне уже восемнадцать. В моем возрасте...

– Нечего сравнивать себя с другими. Ты и не должна быть такой же, как другие дети.

– Но...

– Ты восемнадцатилетняя девушка, которая играет в поло, проводит каникулы в Европе и будет посещать Гарвардский университет осенью, а главное – у которой на счету двадцать миллионов долларов собственности, управляемой опекунами, которая перейдет к тебе, когда исполнится двадцать пять лет. Все это отличает тебя от других, не так ли? Так кого же ты хотела повидать сегодня?

– Отец, пожалуйста...

– Кого? Этого... сального типа, этого нищего цыпленка, которому, как ты считаешь, нравится твоя возвышенная душа? Ну, допустим, в его классе за него проголосовал как за самого привлекательного парня. Его рейтинг популярности высок, и он хочет превратить это в свой капитал и даже не помышляет поступать в колледж. Не задавала ты себе вопроса, почему бы это вдруг такой паренек заинтересовался девушкой из академии Стэнхоп, у которой нет с ним ничего общего, но зато она весит на сорок фунтов больше нормы?

– Отец, прекрати. Пожалуйста, прекрати это.

– Нет, ты должна выслушать меня и наконец понять. Твой великолепный цыпленочек просто мразь. Каждый вечер, когда ты остаешься дома, он крутится с оторвой по имени Марси Канкл. Снимки этой счастливой парочки на моем письменном столе. Можешь полюбоваться.